Александр Казанцев - Обычный рейс (Полярные новеллы)
Увязались за мной собаки. Алеша их еле-еле отозвал и с собой на полярную станцию увел.
Я долго смотрела ему вслед. Было полнолуние. Далеко видно. Алеша мне все шапкой махал. Я ему крикнула, что он уши поморозит.
Спустилась я с берега на лед и направилась по ледяному полю к нашей снежной избушке. Дорогу я знала, но на всякий случай по звездам курс держу, чтобы не сбиться с пути.
Отошла я от берега, скрылся он вдали, вокруг простор, залитый лунным светом. Остановилась, я смотрю на льды и словно впервые их вижу.
Одна я в пустыне. Тишина мертвая. Хоть бы в ушах зазвенело, и то бы обрадовалась. А тут словно оглохла. Страшно мне стало. Как будто на Луне или на какой-нибудь другой мертвой планете очутилась. Тихо… Мертвый блеск…
И такой я себе слабой, маленькой показалась, что хоть реви. Первым делом, конечно, про Алешу вспомнила. Ведь когда с ним последний раз на зимовку возвращались, ничего такого не чувствовала. Что значит одиночество!
Крикнула я для храбрости. А голос мой, как в вате, пропал…
Меня ужас взял. Теперь уж и крикнуть рада, а горло перехватило. Звука нет. Так во сне бывает. Все тихо вокруг, и мрачно так блестит. Хоть бы тень какая-нибудь пробежала, что ли…
Чувствую — не могу идти. Хоть назад поворачивай и беги, спасайся. А от чего, сама не знаю. В детстве из темной избы или из сарая вот так же в холодном поту выскакиваешь… И вдруг слышу треск… Раньше тишина, будто слух от тебя отняли, а теперь треск. Легкий такой, словно искрит что-то вдали.
Ну, думаю, с ума схожу, мерещится. И гордость сразу свою потеряла. Алешу бы позвать, так ведь далеко уже отошла.
А что-то трещит себе да трещит… Скорее даже поет на одной ноте… Прислушиваешься, словно и нет ничего, а перестанешь слушать — снова не то звон, не то стон…
От этого звука я совсем потерялась, повернула назад и бегу.
Остановилась все-таки… Стараюсь себя в руки взять. Что ребятам скажу? Засмеют!
Стала заставлять себя о задании думать. Нам нужно было узнать, пресная или соленая вода идет у самого дна и куда направляются воды великих сибирских рек, которые впадают в полярное море. Воды эти более теплые, чем соленые, идущие из-под полюса… Вот если бы эти теплые воды как-нибудь использовать, чтобы полярные моря не замерзали… Ведь Баренцово море так и не замерзает из-за Гольфстрима.
Думаю обо всем этом и на льды смотрю. Растопить бы все эти льды, чтобы советские корабли и зимой здесь плавали. Непременно сделают это советские люди… Переделают и северную природу.
Думаю обо всем этом и на льды смотрю. Потом заставила себя снова лицом к морю повернуться, глаза зажмурила, чтобы не видеть лунного света. Про лунатиков вспомнила. Действует же лунный свет на нервных людей…
И решила не отступать, хоть с закрытыми глазами, а вперед идти. Шагаю, как слепая, руки вперед протянула, а глаза открыть боюсь…
Вдруг споткнулась и упала. Коленку больно зашибла, и сразу слезы из глаз. Спасительная вещь эти слезы!..
Вытираю я слезы, а ресницы уже слиплись, смерзлись. Пальцами оттаивать приходится. За делом я и успокоилась немного.
Вперед уже с открытыми глазами шагаю, но по сторонам смотреть еще боюсь. И корю себя всячески — какой же, думаю, я переделыватель природы, если этой природы и испугалась.
Только эта мысль и повела меня вперед. Заставила я себя идти.
Много лет я потом в Арктике прожила. И пурга меня настигала в тундре, и шторм лютый я переносила, но такого чувства, как тогда в лунных льдах, никогда больше не испытывала.
Пожалуй, легче было бы мне на себе тушу белого медведя волочить, чем самое себя до снежной избушки довести.
Вошла я наконец в избушку, засветила коптилку, села на снежную табуретку и немножко всплакнула… Потом самой смешно стало.
В избушке у меня все из снега сделано. И лежанка — на ней спальный мешок, это мы с Алешей оставили, — и стол, и снежный табурет около него.
Сняла я с плеч мешочек, стала располагаться, ружье рядом с коптилкой положила. О том, как обратно пойду, и думать не хочется.
Решила сразу же работой заняться, первую пробу воды со дна взять.
Прорубь наша тонким слоем льда подернулась. Сняла я этот ледок, готовлю свой немудреный инструмент.
Подошла к проруби, нагибаюсь над ней и… назад!
Глазам не верю. Смотрит на меня из-под воды человеческое лицо… Различаю даже его черты: нос, рот, глаза большие, внимательные такие. И все приближается ко мне это лицо. Я закричать была готова. Смотрю не отрываясь. Значит, мерещится мне, так решила.
А человеческое лицо поднимается все выше и выше. Я только зубы сжимаю, чтобы не стучали. Кажется мне, что усатый мужчина с огромными глазищами ко мне из воды поднимается…
Лицо в воде становилось все яснее и яснее, словно выступало из тумана. Два почти круглых глаза, усы… действительно усы! Все ближе эти глазищи, широко раскрытые и как будто любопытные. Смотрят на меня не мигая.
Я потянулась за ружьем и тут только сообразила: нерпа! Фу, ты, неладная!..
И сразу я на чудище морское по-иному взглянула.
Это же нерпа! Тюленье мясо… Будь здесь ребята, да разве они ее упустили бы? Собаки-то голодные…
Выстрелить? Но она утонет, не достать… Как же ее выманить?
От многих полярников я слышала, что любопытнее нерпы нет животного. Говорят, где-то заводили возле проруби патефон, и нерпа вылезала на лед, интересовалась. Но как же мне быть? Патефона у меня нет. Как заинтересовать животное?
Стала я то приближать к воде лицо, то удалять. Пусть заинтересуется мной лично… Косы развязала, стала ими трясти над прорубью.
Но нерпа голову не высовывала и все смотрела на меня из-под воды. Тогда я опять про патефон вспомнила. Стала я нерпе насвистывать: "Скажите, девушки, подружке вашей". Она слушает, но не шевелится. Тогда я решила ее на голос взять. В деревне я певуньей считалась. Ну и стала я нерпе петь. Сначала потихоньку, чтобы не испугать, потом громче. Наконец полным голосом.
Нерпа слушает меня, подлая, не уплывает и не вылезает.
"Ну, подожди, — думаю, — усатая. Неужели тебя баба не перехитрит, если по тебе мои собаки скучают?"
Морду зверя я бы пальцем достать могла… Вспомнила я тут, как чукчи на нерпу зимой охотятся. Нерпы, которые непременно должны выбираться на лед, чтобы подышать, протаивают себе дыханием небольшие проруби. Чукчи находят эти проруби и укрепляют над прорубью шалашиком острые рыбьи кости. Нерпа, выбираясь из воды, раздвигает эти кости, кости впиваются в ее шкуру, и нерпа никуда деться не может: ни вылезти, ни обратно в прорубь опуститься.
С собой нож у меня был. Думаю: если опустить руки по плечи в воду, можно нерпу под ласты ухватить, а чтобы не выскользнула, нож ей всадить в бок, как рыбью кость…
