Александр Кулешов - Пересечение
— Поставь коробку, отойди!
Я ставлю коробку, и тут она неожиданно раскрывается, — растряс я ее, — и на землю вываливаются будильники, целая партия. Один почему-то заработал, завод, что ли, временно заблокировался…
Лейтенант вытирает пот со лба, смотрит на меня, улыбается и говорит:
— Ну даешь, Жуков! — и начинает хохотать. Все громче и громче.
Я тоже хохочу. (По-моему, излишне громко.) Подбегают другие, все смеются, шутят, хлопают меня по плечу. Я чувствую себя дураком, а потому смеюсь еще пуще.
Но на комсомольском собрании все оборачивается по-другому. Все очень серьезно. Приходит сам начальник политотдела подполковник Рыбин. И говорит:
— Конечно, случай забавный, товарищи. И можно долго смеяться — Жуков будильник за бомбу принял, будильника испугался. Но ведь в том-то и дело, что не испугался. Боялся — верно. Но за жизнь людей, не за свою. Дело не в том, что в коробке лежало, а в том, как человек повел себя. Повел-то героически. Как настоящий пограничник. Хорошо, что ошибся. А если б нет? Что бы мы тогда говорили, как бы вспоминали? Так что, товарищи, при всей внешней комичности ситуации стоит за ней много важного: и характер советского пограничника, и воспитательная работа, в том числе и вас, комсомольцев, и традиции наши воинские. Многим здесь спасибо надо сказать.
Ребята тоже выступали. Честно. Один прямо так и сказал:
— Я б тоже побежал, только вот с коробкой ли, не знаю.
Посмеялись, погалдели. Мне жутко неловко было — ничего ведь не сделал, наоборот, упаковку нарушил, а славят, будто Матросова. Благодарность хотели объявить. И тут я не выдержал, пошел к замполиту, попросил не делать этого. Он сразу понял.
— Ладно, — говорит, — ты, наверное, прав. Доложу начальнику политотдела.
Постепенно все утряслось, но многие об этом случае у мае тут в аэропорту знали. И вот Лена тоже. И вспомнила. И, конечно, не преминула сострить. Но, посмотрев на меня, сообразила, какая будет реакция, и сразу же попыталась исправить дело.
— Это я так. Шутка. Но я вас знаю. Давно приметила. Вы тут все видные, прямо тридцать три богатыря. Но вы самый-самый. А куда едете? К невесте небось?
Короче, залила мою вспышку потоком слов. Превентивно. Пока молола всю эту ерунду, я поостыл, так что дальше разговор пошел нормальный. О том о сем. О ее работе, родителях, планах. Она, видите ли, поет в самодеятельности, но ее уже куда-то приглашали. Хорошенькая, сил нет! Болтает всякую чепуху, а я не слушаю, просто смотрю на нее. Наконец выдыхается и начинает задавать вопросы — я отвечаю вполне честно. А вот про Зойку молчу, свинья. Не хватило духу.
Доехали до города. Оказалось, она прямо у конечной остановки автобуса живет. Вышли. Она смотрит мне в глаза и говорит:
— Если не торопишься (мы уже на «ты»), зайдем. Я тебя кое-чем угощу, погибнешь! А?
И что, вы думаете, отвечает ей торопящийся к своей любимой Зойке товарищ Жуков? Не догадаетесь. Он отвечает:
— Разве что ненадолго…
А? Ну не подлец! Поднимаемся к ней. Квартира, как игрушка — одна комната, но как обставлена, как украшена! Весь современный ассортимент — система, искусственный камин, бар, сувениры со всего света… Оглядываюсь — кто еще живет, родители, муж, дети? И понимаю, что одна.
— Чего смотришь? — смеется. — Живу одна, родители в Омске, детей нет, с мужем развелась два года назад, а прожила два месяца. Вопросы есть?
— Вопросов нет, — говорю и плюхаюсь в кресло.
Она смотрит на меня оценивающе и деловито констатирует:
— Красивый ты парень. С тобой появишься где-нибудь, все от зависти умрут. Конечно, в штатском.
В смысле — я. Начинаю разочаровываться — небось эта Лена модная финтифлюшка, живет одна (ОДНА — могу себе представить!), главное для нее фирма, ресторан, дискотека, Жуков — красавец и герой, есть с кем показаться. Хи-хи, ха-ха… Сейчас потащит на диван.
Ан нет. Приносит какие-то невероятной величины фрукты, вино в бутылке без этикетки, сообщает шепотом, что «от поклонника с Кавказа», и тоже усаживается в кресло. И вдруг становится другой. Во-первых, старше. Я соображаю, что года на три-четыре старше меня. Во-вторых, серьезной, прекращает свои шуточки и смешки. В-третьих, какой-то печальной. И тогда понимаю, что все у нее напускное — веселье, нахрапистость, обстановка квартиры, стиль жизни… Что она одинока (хоть и есть у нее наверняка целый мужской гарем), что не особенно радуется жизни (потому что жизнь у нее какая-то искусственная), что тоскует по настоящему человеку — другу, любовнику, мужу, уж не знаю, кому. Может, во мне такого видит. И мне становится ее жалко.
Кроме того, я удивляюсь. В общем-то вижу ее впервые. Ну, как следует, нельзя же считать встречи у телетрапа. Мы знакомы час-полтора, включая дорогу, а такое впечатление, что не первый год.
Неожиданно она пересаживается из своего кресла, садится на ручку моего и обнимает за шею. Это не конец света, я уже говорил, что не очень-то увлекался в своей жизни девушками, но ситуация знакомая. И реакция тоже. Бездумная. Я тоже обнимаю ее и собираюсь поцеловать — в такие минуты, наверное, все уносится куда-то далеко.
Но она выскальзывает из моих рук, отступает и говорит:
— Не надо. С другим я б уже раздеваться начала. А с тобой не могу. И не хочу. С тобой только по большому счету. Ты ведь не как они все? Верно? Ну вот и я не хочу быть как все. Для тебя. Именно для тебя.
Я немного ошарашен. Прихожу в себя. Становится стыдно. Начинаю злиться на себя. Встаю, отвешиваю дурацкий поклон, иду в переднюю, надеваю шинель. Она следует за мной, зажигает свет и все время молчит. Я открываю дверь, выхожу и делаю ей ручкой. Тоже молча. Эдакая пантомима, «Лицедеи». Тогда она говорит:
— До свидания. Я жду тебя, когда захочешь. Номер телефона у тебя в кармане шинели.
И медленно закрывает за мной дверь.
Я спускаюсь по лестнице пешком, иду к остановке, сажусь в автобус, размышляю. Неизвестно о чем. Испытываю чувство досады. Но и какой-то тайной радости.
А потом приезжаю домой, звоню Зойке, она прибегает. И я обо всем забываю и удивляюсь про себя: «Какая Лена? Что за Лена? Где я был? О чем говорил? Да нет, это все приснилось мне. Просто прикорнул в автобусе…»
К сожалению, не прикорнул.
Через два дня мы встречаемся с Леной на «посадке» у дверей накопителя. Ловлю ее взгляд (или она мой?). И читаю в нем печаль, даже тоску. И все опять поднимается в душе, ну, в общем, вы понимаете.
Когда в воскресенье еду в увольнение, все повторяется: полупустой автобус, свободное место рядом, на которое она садится, болтовня в дороге, ее квартира и перемена в настроении.
Все как-то странно. Сидим рядом на диване. Увлечены или влюблены. Знаем об этом. А говорим о чем хотите, лишь бы не о главном. И ни-ни, не касаемся друг друга. Потом я смотрю на часы, потом бегу домой, потом встречаюсь с Зойкой и все забываю. Потом возвращаюсь в казарму и мучаюсь. Когда я с Леной, меня мучают угрызения совести, все же я свинья по отношению к Зойке, когда я с Зойкой, нет-нет, а прорывается мысль — эх, сейчас бы с Леной… Черт знает что! Не только никогда со мной такого не было, я даже не представлял, что такое может быть. И не с кем посоветоваться. Не с Рогачевым же! Для него подобная ситуация — обычная, с той разницей, что угрызения совести ему не знакомы.
