Богомил Райнов - Искатель. 1971. Выпуск №4
Я взглянул на часы. Рикардо должен быть сейчас у себя в колледже — проверяет контрольные или чем там он еще занимается. Я набрал его номер.
— Ого Эксар? — переспросил он. — Наверное, финн. А может быть, эстонец. Скорее всего из Восточной Прибалтики.
— Не в этом дело, — сказал я. — Меня вот что интересует.
И я рассказал ему о предложении купить двадцать долларов за пять.
Он рассмеялся.
— Опять то же самое!
— Какой-нибудь древний трюк, из тех, что греки выкидывали с египтянами?
— Нет. Из тех, что выкидывали американцы. И это не совсем трюк. Во время кризиса одна нью-йоркская газета послала своего корреспондента по городу с двадцатидолларовой банкнотой, которую он продавал за один доллар. Охотников купить не нашлось. Их не нашлось даже среди безработных, полуголодных — из страха оказаться в дураках они отказывались от барыша в 1900 процентов.
— Двадцать за один? Тут было двадцать за пять.
— Ну, сам знаешь, Берни, инфляция, — сказал он, снова рассмеявшись. — А в наши дни это скорее напоминает какое-то телевизионное представление.
— Телевизионное? Поглядели бы вы, как этот парень одет!
— Просто добавочный и вполне логичный штрих — больше шансов, что люди не примут это предложение всерьез. Несколько лет назад группа социологов исследовала реакцию населения на уличные благотворительные шествия. Ты знаешь этих людей, гремящих на перекрестках копилками:
ПОМОГИТЕ ДВУГЛАВЫМ ДЕТЯМ! ПОЖЕРТВУЙТЕ ПОСТРАДАВШИМ ОТ НАВОДНЕНИЯ В АТЛАНТИДЕ!
Вот они и нарядили для этого нескольких студентов…
— Вы думаете, парень был из этих, а?
— Полагаю, что так. Вот только зачем он оставил свою визитную карточку?
И вдруг меня осенила догадка.
— Вы знаете, а я понял. Если это телевизионная затея, то здесь замешана куча других вещей. Телевикторина с призами — машины, холодильники, замок в Шотландии и прочее.
— Телевизионная викторина? Что же, возможно.
Уж я-то не окажусь дураком! Я повесил трубку, глубоко вздохнул и набрал номер гостиницы, где жил Эксар. Он действительно был там зарегистрирован. И как раз вернулся.
Я быстро спустился вниз и сел в такси. Кто знает, с кем он еще успел связаться?
Поднимаясь в лифте, я все еще размышлял. Как от двадцати долларов перейти к действительно крупной игре, затеянной телевидением, и не дать Эксару понять, что я раскусил, в чем тут дело? Что же, возможно, мне повезет. Может быть, мне выпадет счастье.
Я постучал в дверь. Когда он сказал «пожалуйста», я вошел. Одну-две секунды я ничего не видел.
Номер был маленький, как и все номера в этой станице, маленький и душный. Он не включил свет, ни одной лампочки. Окна были донизу зашторены.
Когда мои глаза привыкли к темноте, я наконец смог разглядеть этого молодчика. Он сидел на кровати лицом ко мне. На нем все еще был этот идиотский летний костюм.
И знаете, чем он занимался? Он смотрел забавный маленький транзисторный телевизор, стоявший на письменном столе. Цветной телевизор. Только работал он неважно. На экране не было ни лиц, ни картинок, а только разноцветные сполохи по всему экрану. Громадная красная вспышка, громадная оранжевая вспышка, дрожащие переходы между голубым, зеленым, черным. Из телевизора доносился голос, разобрать слова было невозможно: «Вах-вах, девах, девах».
Как только я вошел, он сразу выключил телевизор.
— Таймс-сквер — плохое соседство для телевизора, — сказал я. — Слишком много помех.
— Да, — сказал он. — Слишком много помех.
Он закрыл телевизор крышкой и убрал его. Хотелось бы посмотреть на этот телевизор, когда он работает как следует.
Странно, а? В комнате вопреки моему ожиданию не стоял запах дрянного ликера, и в задвинутой под письменный стол мусорной корзине не валялись пустые бутылки, как это бывает обычно в таких номерах. Ничего такого.
Единственный запах, который я почувствовал, был совершенно мне незнаком. Я думаю, это был запах самого Эксара.
— Хм, — промычал я, чувствуя себя неловко из-за давешнего разговора в конторе. Слишком груб я был тогда! А он спокойно сидел на кровати.
— У меня двадцать долларов, — сказал он. — Вы принесли пять?
— Я, думаю, найдутся, — сказал я, роясь в бумажнике и стараясь обернуть дело шуткой. Он не проронил ни слова, даже не пригласил меня сесть. Я вытащил банкнот.
— О'кэй?
Он наклонился вперед и уставился на него, будто в такой темноте можно было увидеть, что это за банкнот.
— О'кэй, — сказал он. — Но мне нужна расписка. Заверенная расписка.
«Вот это да, — подумал я, — заверенная расписка!» И сказал:
— Тогда пойдемте. Аптека на Сорок пятой улице.
— Пойдемте, — сказал он, поднимаясь и коротко откашливаясь — раз, два, три, четыре — почти беспрерывно.
По дороге в аптеку я остановился возле лавки с канцелярскими товарами, купил книжку с бланками расписок и тут же заполнил одну из них: Нью-Йорк, дата, «от мистера Ого Эксара под номером…»
— О'кэй? — спросил я его. — Я поставил здесь номер и серию банкноты, чтобы казалось, будто вам нужна именно она.
Он повернулся ко мне и прочел расписку. Затем сверил номер с банкнотом, который я держал в руках. Он кивнул.
Мы подождали аптекаря, который в это время отпускал товар. Когда я подписал расписку, аптекарь прочел ее про себя, пожал плечами и поставил свою печать.
Я заплатил ему четверть доллара. В барыше был я.
Эксар бросил на прилавок новенькую, хрустящую двадцатку. Он наблюдал, как я рассматривал ее на свет с одной и другой стороны.
— Не фальшивая? — спросил он.
— Нет… Но поймите, я не знаю вас, я не знаю ваших денег.
— Правильно. Я бы и сам так сделал.
Он сунул расписку и пять долларов в карман и направился к выходу.
— Эй, — крикнул я. — Вы спешите?
— Нет, — он остановился и удивленно посмотрел на меня. — Не спешу. Но вы получили двадцать за пять. Дело сделано. Все.
— Все в порядке, дело сделано. Не выпить ли нам по чашке кофе?
Он заколебался.
— Плачу я, — сказал я ему. — Давайте выпьем по чашечке.
Он забеспокоился.
— А вы не захотите расторгнуть сделку? У меня расписка. Все заверено. Я дал вам двадцать долларов, а вы мне — пять. Дело сделано.
— Сделано, сделано, — говорил я, подталкивая его к свободному столику. — Все заметано, все шито-крыто. И назад хода нету. Просто я хочу угостить вас кофе.
Несмотря на слой грязи, покрывающий его лицо, я увидел, что оно прояснилось.
— Не надо кофе. Я бы съел грибной суп.
— Прекрасно, прекрасно. Суп, кофе — все равно. Я выпью кофе.
