Василий Ардаматский - Грант вызывает Москву.
В гостиной пахло тонкими духами. Вышедшая из своей комнаты Лиля сухо поздоровалась со Шрагиным и села на диван. Эмма Густавовна звякала посудой на кухне.
— Как вам понравился родственник? — спросил Шрагин. Лиля подняла брови и сморщила лоб.
— Прочитайте письмо, оно лежит на столе, — сказала она. На голубой шершавой бумаге было написано старомодной готической вязью, и Шрагину не так–то легко было прочитать письмо. Он попросил Лилю помочь ему, она подошла и стала рядом с ним.
— Я сама без помощи мамы прочитать не могла. И вообще все это как бред, — сказала она, беря письмо. — Ну, это, очевидно, его фамильный герб и девиз: «Терпение и верность». Давайте я все же попробую…
Вот что услышал Шрагин:
«Здравствуйте, Эмма! Вас должны звать именно так, ибо ваш отец пятьдесят лет назад известил моего отца о рождении у него дочери, которую назвали Эмма Розалия, а наши отцы были двоюродные братья.
Поскольку я не уверен, что вы живы, это письмо будет кратким. Оно не больше, как запрос в неизвестность. Но как только я узнаю, что вы еще есть на этом свете, вам придется испытать на себе утомительное многословие стариковских писем, тем более что мне и писать–то больше некому.
Как только в наших военных сводках появился ваш город, меня осенила мысль. Ведь именно этот город упоминался в письмах вашего отца. Память меня не обманула, хотя свой семейный архив я последний раз ворошил лет десять назад. И так как я совершенно одинок, это открытие стало моим идефиксом. Когда я узнал, что генерал Штромм (он женат на моей племяннице) отправляется именно в ваш город, я написал это письмо. Теперь я с трепетом буду ждать известий. Если вы есть на этом свете и прочтете мое письмо, то примите генерала Штромма по–родственному. Однако не могу удержаться — между родственниками все должно быть начистоту — и предупреждаю вас, что он весьма легкомысленный господин, особенно в отношении женщин. Он знает, что я пишу вам об этом, и смеется. А вообще–то, он отец уже взрослого сына и, говорят, способный администратор в новом духе. В отличие от меня, зарывшегося в землю, как крот, он живет в ногу с веком, и уже сам этот век позаботился, чтобы он был на виду. Теперь он призван его фюрером наводить порядок на завоеванных землях. От меня он имеет приказ позаботиться о вас, как положено добропорядочному немецкому родственнику. Весь в ожидании Вильгельм фон Аммельштейн».
Лиля бросила письмо на стол.
— Ну, что вы скажете? — спросила она. — Я же вам сразу скажу, что в письме меня устраивает только одно выражение — «призван его фюрером», — она подчеркнула местоимение «его».
Шрагин тоже отметил про себя это выражение, и сейчас ему понравилось, что Лиля тоже обратила на него внимание.
В гостиную с кофейником в руках вернулась Эмма Густавовна.
— Вы прочитали письмо?
— Лиля прочитала его вслух, — ответил ей Шрагин.
— Боже, какая идиллия! Мои дети вместе читают письмо моего далекого родственника, — она громко рассмеялась и стала разливать кофе.
— Я должна предупредить вас, — вдруг резко сказала Лиля, обращаясь к Шрагину. — Мама заявила генералу, будто вы… мой муж.
— Да, да, я позволила себе это, — нисколько не смутилась Эмма Густавовна. — И я уверена, Игорь Николаевич меня поймет. Представьте, этот генерал вдруг спрашивает: «Вы тут живете вдвоем?» Я поняла, что он напрашивается в жильцы. Потом он так смотрел на Лили. И я вспомнила характеристику, которую дал ему Вильгельм. Решив сразу пресечь все это, я сказала ему: у Лили есть муж, он живет вместе с нами. И ничего страшного не случилось, а он по крайней мере не заговаривал больше о жилье. Игорь Николаевич, не смотрите на меня так иронически. Мы же с вами говорили об этом.
— Конечно, лучше без новых квартирантов, — сказал Шрагин.
— Ну, видишь, Лили? Игорь Николаевич относится к этому трезво и спокойно. И тебе тоже надо учиться приспосабливаться к обстановке.
Лиля смотрела на мать холодно и презрительно.
— Я сойду с ума, честное слово, — тихо сказала она. Шрагин как только мог естественно рассмеялся.
— Остается только предположить, что вы втайне рассчитываете выскочить замуж за какого–нибудь немецкого генерала и поэтому хотите оставаться свободной даже от фиктивных обязательств.
— Вам не идет говорить глупости, — спокойно парировала Лиля.
— Тогда, Лиля, скажите прямо, что вы предлагаете или как собираетесь поступить? — уже серьезно спросил Шрагин.
— С момента, когда я проявила позорное малодушие, согласилась с мамой и осталась здесь, я уже не имею права рассчитывать на что–нибудь хорошее, — отчеканивая каждое слово, ответила Лиля.
— В городе остались не одна вы. Если вы думаете, что все остались, проявив малодушие или с подлыми замыслами, вы опасно заблуждаетесь, — сказал Шрагин, смотря в яростные и холодные глаза девушки.
— Вот, вот! — обрадовалась Эмма Густавовна. — Я говорю ей то же самое!
Лиля молчала, но Шрагин читал в ее взгляде безмолвный вопрос: «А почему вы остались?» И он подумал, что однажды на этот ее вопрос он ответит правду. Однажды, но не сейчас. И не всю правду. А теперь ее надо успокоить, дать ей хотя бы маленькую надежду.
— Я, как вы знаете, хожу на завод, — сказал Шрагин. — Но завод парализован, и это надолго. Зная это, я спокоен. И если вы внутренне будете уверены, что ни в какую подлую сделку с совестью не вступите, вы тоже будете спокойны. Это качество в наших условиях — оружие. А истерика — не что иное, как начало поражения. Подумайте над этим, Лиля, и вы увидите, что я не так уж неправ.
Шрагин вежливо пожелал женщинам спокойной ночи и ушел в свою комнату.
Глава 10
Первая встреча Шрагина с Григоренко состоялась в воскресенье на бульварчике возле пристани.
Согласно вступившей в действие схеме связи, их встречу охранял Федорчук. Он занимал наблюдательный пост со стороны города, и Шрагин все время видел его.
Шрагин и Григоренко сидели на скамейке, положив между собой на газетном листе хлеб и помидоры, — просто устроились два приятеля перекусить и отдохнуть в тени.
— Крепче всех чувствует себя Федорчук, — говорил Григоренко тихим, глухим голосом. — По–моему, очень у него удачно с бабой получилось…
— Избегайте давать свои оценки. Только факты, и как можно короче, — прервал его Шрагин.
Григоренко обиделся, замолчал. Потом продолжал говорить отрывистыми фразами. Из его рассказа Шрагин выяснил, что все товарищи — один похуже, другой получше — закрепились. Однако оставалось тревожным положение с работой. Товарищи спрашивали, следует ли просить работу через биржу труда. У Дымко откуда–то были сведения, будто всех, кто помоложе, биржа заносит в особый список для отправки в Германию.
