Михаил Демин - Рыжий дьявол
— Ты с ума сошел, — сказал я, вставая, — о чем ты толкуешь?
Тогда он тоже встал. И вдруг бешеным движением швырнул деньги на стол и круто поворотился к Клаве. И крикнул, наклоняясь к ней:
— Что ж ты, паскуда, трепала? Языком своим сучьим лязгала? Что ж ты уверяла, что он — твой, что он — ручной, что из него веревки вить можно?!
Стол шатнулся. Зазвенели, сталкиваясь, бутылки. Одна из них опрокинулась, и вино полилось Клаве на платье. Но она как бы ничего не замечала; она сидела напрягшись, вытянувшись, прикусив нижнюю губу.
И она ни слова не сказала в ответ.
Секунду Ландыш смотрел на нее… Потом грузно сел на заскрипевший стул. Вытряс из пачки две папироски. Одну кинул себе в рот, другую — протянул мне.
— Садись, покурим, — сказал он, сопя, с трудом переводя дыхание. — Поговорим спокойно. Дело вот какое. Я тебе предлагал долю по-честному, по-доброму… Не хочешь — хрен с тобой. Но учти, работать ты на меня все равно будешь. Не за деньги, так задарма… Но — будешь! Ты мне нужен.
Я взял папиросу. Зажег ее и спросил с интересом:
— Что ты сказал? Я тебе нужен? Забавно… А для чего?
— Для дела. Ты же корреспондент! Всюду бываешь, все можешь узнать… Вообще человек нужный. Но главное — это твоя машина…
— Ты, что же, сам не можешь машину купить?
— Здесь, голубок, не Америка, — наставительно заметил он. — И даже не Москва. Машин тут мало, и каждая — на виду, на учете… Да и как купить? Даже если и купишь, сразу же придется объяснять, откуда такие деньги… Легковая машина стоит, в среднем, двадцать тысяч. А Клавкина месячная зарплата в сельсовете — семьсот рублей… Вот и толкуй!
— Так купи на свое имя.
— Тем более нельзя. Любой гражданин должен иметь службу и прописку. А я же не фрайер, я — жиган! Да и не живу я здесь…
— А где? — спросил я с наивным видом.
— Под землей, — ответил он резко. — И вот именно потому мне нужна машина легальная, казенная, чистая; такая, к которой никто не мог бы придраться. Такая, как твоя… Ого, сколько с ней еще можно дел провернуть!
— Ну, а если я не соглашусь, — сказал я, сильно затягиваясь папиросой и глядя на него сквозь дым, — ты, что же, зарежешь меня, что ли?
— Это-то запросто, — небрежно махнул он рукой. — Это дело плевое… Но только зачем? Ты все равно в капкане. Вот ты где у меня…
Он сильно, с хрустом сомкнул в кулак длинные свои пальцы. И потряс кулаком перед моим лицом.
— Но, но, не пугай, — сказал я, закипая, чувствуя, как поднимается во мне волна гнева. — Тот, кто пытался меня пугать, давно уже на кладбище, а тот, кому это удастся, еще не родился.
Я говорил так, но все-таки, должен признаться, чувствовал себя неуверенно. Я был растерян. И даже напуган… Меня безотчетно тревожила его странная доверительность, непонятная эта откровенность. Слишком уж смело он играл, слишком легко открывал свои карты!
И я был твердо уверен в том, что у него в запасе имелся какой-то последний, самый главный козырь… Какой?
— Чудак, — сказал примирительно Ландыш, — я тебя вовсе не пугаю. Но ты действительно в капкане. Ну, рассуди сам, дело-то было сделано в твоей машине! И тебя теперь ничего не стоит заложить, отдать на съедение… Как ты докажешь, что сам не участвовал, а?
— Могу сказать, что машину просто украли.
— Почему ж ты тогда сразу не заявил? — он покачал головой — Нет, это не оправдание…
— Но прежде надо доказать, что была именно моя машина!
— А вот это нетрудно. Доказательства есть.
— Какие же? — я указал пальцем на Клаву, сидящую все в той же застывшей, напряженной позе. — Она, что ли, подтвердит?
— Можно и без нее обойтись… Вот смотри.
И пошарив в правом кармане пиджака, Ландыш вынул и протянул мне небольшую фотокарточку.
И тут я обмяк. И понял, что попался.
На этом фото газик мой стоял прямо напротив речного вокзала — и был он снят спереди, в лоб. И с близкого расстояния. Фотография озадачила меня не на шутку. Еще бы! Ведь здесь был отчетливо виден номер машины. А за ветровым стеклом маячили фигуры шофера и какого-то пассажира. Шофер сидел, низко нагнув голову, — так что виднелась одна лишь фуражка; пассажир же, наоборот, глядел, улыбаясь прямо в объектив.
Шелкнув ногтем по карточке, по широкому этому скуластому лицу, я спросил:
— Кто такой?
— Осип Кузьмичев, — с особенной внятностью проговорил Ландыш.
— Так… А теперь объясни: для чего сделал этот снимок? Специально для шантажа?
— По разным причинам… Ну, и конечно, для того, чтоб ты сидел тихо, не рыпался… Чтоб знал, если ты стукнешь — сразу же сам погоришь.
— А кто же снимал? — я повертел в пальцах фотографию.
Ландыш сейчас же сказал, отбирая ее.
— Ну, голубок, ты больно много вопросов задаешь. А тебе б надо теперь поменьше болтать и побольше слушать.
„Да, я попался! И если это капкан, то капкан настоящий, — думал я, — стальной медвежий, хватающий намертво. Как же быть? Во всяком случае сейчас надо постараться как-то выиграть время…"
— Ну, что ж, — помолчав, сказал я, — раз такое дело — я подумаю… Может, мы и столкуемся… Но ты меня не торопи!
— Даю неделю сроку, — блеснул металлической своей улыбкой Ландыш.
Он глянул на стол, туда, где плавали в винных росплесках сотенные билеты. И добавил с оттенком угрозы:
— А гроши все-таки возьми… Твоя доля!
— Нет, — сказал я, — отдай мою долю Клавке.
— Да у нее и так есть…
— Ничего, это ей будет как дополнительная премия. За старания, за хлопоты, за красоту.
Клавка! Вот еще что удручало меня; такого предательства я все же не ждал. Был бы я в эту минуту один, я бы, наверное, заплакал… Или же — что всего вероятней — напился бы с горя вдребезги.
И протянув ей пустую стопку, я попросил, нет, скорее, потребовал:
— Налей!
Она вздрогнула, ожила. И опять посмотрела на меня чуть искоса, вполоборота, дразнящим своим взглядом… Но я не ответил на него. Не поднял к ней глаз.
В этот момент в сенях послышался топот, смутные голоса. В дверь гулко стукнули. И Ландыш воскликнул весело:
— Вот и кодла явилась… Принимай гостей, Клавка! Ох и гульнем нынче, ох и гульнем!
ЧЕЛОВЕК С «НЕЖНОЙ» КЛИЧКОЙ
Шумная компания ввалилась в избу, все — молодые, мордатые, здоровенные парни! И среди новых этих лиц я вдруг увидел одно, которое знал давно, которое запомнилось мне еще с лагерных пор, со времен легендарной „сучьей" войны.
Это был Ванька Жид. И хотя словом „жид" в России презрительно именуют евреев, Ванька не имел к этой расе ни малейшего отношения; был чистокровный русак. Кличку свою он, однако, принимал спокойно, равнодушно: среди блатных шовинизма не существует! И крепко дружил с Левкой Жидом — евреем уже истинным, неподдельным. Два эти Жида, одесские воры, славились в мире картежников как виртуозные и опасные игроки. И в лагере на пятьсот третьей стройке, на знаменитой „мертвой дороге", они обыгрывали всех блатных. Я сидел с ними вместе. И однажды мне довелось присутствовать при ссоре друзей, вспыхнувшей в тот момент, когда они впервые решили сыграть вдвоем. Сыграть друг против друга.
