Григорий Карев - Твой сын, Одесса
Яша прибавил шаг. Преследователь тоже понял, что Яше деться некуда и пошел открыто и быстро, гулко печатая шаг по тротуару. Когда Яша пересекал Преображенскую, шпик скомандовал:
— Стой!
А когда Яша, ничего не ответив, бросился бежать, он что-то закричал по-румынски.
Из укрытия у собора, что возвышался чуть в сторонке от перекрестка, на перехват Яше выскочили двое и тоже закричали:
— Стай!
— Хальт!
В ночной тишине гулко зацокали кованые каблуки.
Яша уже проскочил Преображенскую. Если удастся пробежать метров триста по Базарной, там очень темно, там до Нежинской рукой подать…
Он мчался, подгоняемый злобными окриками. Они не стреляли, очевидно, решив взять его живым. «Ну, дулю с маком! — подумал Яша. — Уж бегать-то я умею получше вас!» Вдруг в конце улицы показалось что-то темное. Яша даже остановился от неожиданности: навстречу ему шло трое. Конечно же, патруль. Патруль, несущий ему смерть. А может, этот патруль еще не заметил его? Яша кинулся в подворотню, надеясь снова улизнуть проходными дворами. С разбегу всем телом ударил в ворота. Заперты, деваться некуда, все равно поймают. Надо во что бы то ни стало уничтожить удостоверение Бакова! Иначе — пропал Фимка!
Яша кинулся в соседнюю подворотню, на бегу разрывая бумажку. Сперва хотел разбросать кусочки бумаги по улице, но потом решительно высыпал их себе в рот. Во рту пересохло от бега и волнения, бумага не лезла в глотку. Сзади все ближе стучали сапоги, а те, что шли навстречу, тоже заметили Яшу и побежали к нему. «Еще надо уничтожить копирку», — решил Яша. Второпях он никак не мог попасть рукой во внутренний карман.
Вдруг передний из бежавших навстречу крикнул:
— Беги, Яшко! Мы их задержим! — и, выставив вперед руку, выстрелил.
Пуля прожужжала над головой. Преследователи разом остановились. Яша подбежал к стрелявшему и узнал брата.
— Беги! — снова крикнул Алексей и, еще раз выстрелив, кинулся с середины улицы к одиноко стоявшей акации. Те, что бежали с ним, тоже метнулись в стороны.
Яша понял: Алексей со своей группой шел ему навстречу. Он рванулся и побежал, стараясь держаться поближе к домам, потом свернул направо, потом налево. Усталости как не было. Он словно летел по воздуху. А сзади, отдаваясь эхом в пустынных улицах, хлопали пистолетные выстрелы и сухо трещали автоматные очереди. На повороте Яша поскользнулся на мокром снегу и упал, а когда поднялся, весь заляпанный грязью, судорожно захохотал.
Там, сзади, в полуночи все еще гремели выстрелы.
10. В катакомбах
Как ни просился Яша остаться в катакомбах, Бадаев не разрешил. Даже не позволил принять участие в нападении на люкс-поезд.
— Этим займется подрывная группа, — нарочито спокойно, рассматривая собственные ладони, сказал Владимир Александрович.
Взрывать люкс-поезд на перегоне между станциями Дачная и Застава было поручено командиру первого отделения Ивану Ивановичу Иванову. Бывший судовой механик, он в начале войны прошел специальные курсы подрывников, и теперь катакомбисты в шутку звали его флагманским минером. С ним шли парторг отряда, бывший председатель колхоза Константин Зелинский, хорошо знавший местность, и связная Тамара Большая.
— Я не хуже Тамары могу… — запальчиво начал было Яша, но Бадаев недовольно прищурил глаза, и Яша сбавил тон: — Дядя Володя, ну, дайте же весло по руке.
Командиру нравился этот горячий, самонадеянный паренек, для которого весь мир казался ярче и острее на вкус, чем для взрослых, и которому не терпелось все попробовать, везде успеть. Чем-то Яша напоминал Бадаеву его юность. Забойщик подмосковной шахты Вовка Молодцов (свою настоящую фамилию, Молодцов, капитан мог произносить только мысленно, будто оставил ее вместе со старым удостоверением там, в Москве) тоже был таким напористым и ушлым. Вовке Молодцову тоже хотелось всегда быть впереди, там, где труднее. Даже стихи писал в ту пору:
Я сегодня иду в забой,
Я сегодня иду, как в бой…
Что ж, характеры, как и алмазы, формируются только при высоких температурах и сверхмощном давлении. Потому, видно, юность всегда и рвется навстречу трудностям… Вот и Яша будто испытывает сам себя на прочность: вишь, весло по руке просит! Ну что же — некоторые основания для самоуверенного убеждения «Я все могу!» у него есть, даже самому Бадаеву не верилось, что можно добыть секретное расписание движения люкс-поезда, а Яша добыл, вот оно, расписание, на столе! И то, что парень хочет сам подрывать поезд и видеть результаты своей работы, Бадаеву тоже понятно: рвется к подвигу… Но подвиги не все одинаковы. Есть подвиг-порыв, когда напряжение всех душевных и физических сил нужно на одно мгновение — вспыхнул и сгорел у всех на виду. И есть подвиг, требующий напряжения этих сил в течение долгих месяцев, а может быть, и лет. На долю чекиста-разведчика приходится самый тяжелый подвиг: быть героем, оставаясь незаметным; делать опасное дело, не ведая прямых результатов своей работы (где-то, кто-то использует твои донесения для эффектного удара по врагу); иметь силы скрывать свои чувства и мысли даже от друзей; иметь смелость вынести гнев и презрение честного патриота, считающего тебя предателем… и, если надо, иметь мужество умереть страшной смертью, не выдав даже своего имени…
Бадаев наклонился к сидевшему рядом Яше, обнял его за шею, ласково потрепал по плечу:
— Потерпи, Яшко, нагуляешь еще тем веслом мозоли на руках. Я знаю: то, что сможет сделать Тамара, ты всяко сделаешь. Но кто сможет сделать то, что сможет Яшко Гордиенко? Ты же себе, вернее, той работе, которую делаешь, цены не знаешь. Смотри: сообщил об офицерском собрании на Маразлиевской — полторы сотни тех офицеров, да еще два генерала с ними, взлетели в воздух вместе со зданием комендатуры; добыл расписание — и полетит сегодня полтысячи фашистских чиновников под откос… А твое сообщение о складе горючего у спиртзавода?
— Да нет уже того склада, — с досадой отмахнулся Яша. — Мы только доложили, как самолеты разнесли тот склад в дым и прах, только горелые бочки валяются. Сам видел. Тут нашей заслуги никакой.
— Э-э, ми-илый! — смеясь, протянул Бадаев. — Видать, придется мне некоторые карты открыть перед тобой.
Бадаев поднялся с каменной скамьи, подошел к нише, зашторенной влажной клеенкой, отодвинул шторку. При тусклом и зыбком свете керосинового фонаря Яша увидел в нише несколько телефонных аппаратов. Бадаев снял трубку с одного из них, велел кому-то принести последние радиограммы.
Яша с явным восхищением следил за каждым движением командира. Был Владимир Александрович так же легок и подтянут, как и тогда, в первый день их знакомства. Хорошо подогнанный ватник, затянутый командирскими ремнями, и темно-синие галифе, заправленные в усердно начищенные сапоги, придавали ему молодцеватый вид, а на чисто выбритом открытом лице и высоком, слегка выпуклом лбу даже сохранился легкий налет загара — словно и не жил этот железный человек вместе с другими партизанами в сырых, лишенных солнечного света катакомбах. Нравились Яше и твердая бадаевская походка, и его уверенные жесты, и манера разговаривать — коротко, четко, словно все катакомбы с их неимоверной путаницей штреков и потайных ходов, все скрытые в них люди были у него на виду.
