Андрей Салов - Семь смертей Лешего
Наблюдать за тем, как они сноровисто и толково делают свое дело, было сущим удовольствием. Никанор напрочь позабыл про безумие, державшее его крепко-накрепко в объятиях, последние несколько дней. В голове нарождалась, но все еще никак не могла оформиться мысль о будущем. Казалось вот она, рядом, стоит только протянуть руку и ухватить ее за хвост, но всякий раз она легко ускользала прочь, к превеликому его огорчению. А Никанор все стоял и смотрел, уверенный в том, что мысль, от которой зависит его будущее, устанет прятаться, и сама откроется ему, и уж тогда-то все непременно станет на свои места, и жизнь вновь обретет, утерянный смысл.
Человек, наблюдающий за работой охранников секретного объекта, в смутное время, когда толпы шпонов наводнили страну, не мог, остаться незамеченным. Уже в первые минуты стояния, он был взят на заметку бдительной охраной. Еще пять минут спустя о странном соглядатае, вероятном агенте вражеской разведки, было доложено начальству, и вскоре возле деревенского паренька, остановилась черная волга с непроглядно темными стеклами. Вышедшие из нее солидные дядьки в черных, хорошего сукна и покроя костюмах, не терпящим возражений голосом, пригласили странного парня в машину, прокатиться с ними, на предмет выяснения некоторых, интересующих их обстоятельств.
А потом была мрачная комната с минимумом казенной мебели, лампой светящей прямо в глаза, и прикрученной к полу табуреткой. Уже с самого начала его дело попало в разряд неперспективных, никаким боком, и не под каким соусом, не подходил он к агентам иностранной разведки, даже самой захудалой, третьеразрядной страны, настолько был прост и открыт. Все было запротоколировано, тщательнейшим образом проверено и перепроверено, вплоть до самых мельчайших подробностей. История жизни, была основательно изучена теми, кто по долгу службы, занимался его делом.
Вскоре на него махнули рукой, так и не сумев прилепить ярлык врага народа, хотя в те смутные времена заслужить столь «почетное» звание, было проще простого.
Миллионы людей с намертво прилепленным клеймом шпиона и предателя, заполняли спешно понастроенные по всей стране лагеря. Именно руками таких вот «врагов», возводились все великие и грандиозные стройки того времени, цинично прикрытые властью званием ударных, комсомольско-молодежных, и прочей идеологической ерундой, призванной скрыть чудовищный факт существования в советской стране, беспрецедентной по количеству, армии врагов. Тысячи и тысячи ежедневно гибли в лагерях и пересыльных пунктах от голода, болезней, побоев и издевательств. Но, не смотря на это, не сокращались их ряды, более того, полнились день ото дня опережающими смертность темпами, когда взамен одного умершего, страна получала двух новых, заклейменных позорной статьей врага народа.
Никанорыча подобная участь миновала во многом благодаря простоте, граничащей с откровенной глупостью, тщедушности организма, и самого что ни на есть, пролетарского происхождения. Шишигино числилось в разряде зажиточных сел, и советская власть с неодобрением косилась в ее сторону, все время, пытаясь принять к жителям меры, призванные раз и навсегда навести там порядок. Сельчан спасало только то обстоятельство, что до деревни добраться не просто, а большую часть года вообще невозможно. К тому же у новой власти всегда находились дела и заботы поважнее, чем возня с расположенной где-то у черта на куличках, деревней.
Сельчан пока не трогали, не было в том особой нужды, к тому же в деревне работала группа городских коммунистов, что при поддержке местной бедноты, которая есть даже в таком богатом селении как Шишигино, и сама в состоянии навести должный порядок. Им поручено партией, внедрить твердой рукой в непролазной глуши Советскую власть. Ну, а ежели у них что-то не заладится и потребуется помощь, то тогда городские товарищи не откажут в просьбе, в чем бы она не заключалась.
Работа в селе идет полным ходом, об этом имеется пухлая папка с донесениями о проделанной работе. Имеется и еще одна, весьма пухлая папка, в которой собраны досье на всех жителей деревни, начиная от самых сопливых ее представителей, заканчивая убеленными сединами старцами. Каждый был удостоен своей странички, предоставленной на рассмотрение новой власти. Те же, кто, по мнению городских комиссаров обосновавшихся в деревне, был явным кандидатом на отправку в один из многочисленных лагерей, или на великие стройки социализма, удостоились не одного, а даже нескольких листов, исписанных убористым почерком. В этих листах, помимо метрических данных, и содержался подробный перечень хозяйства, которым владели кандидаты во враги народа. Так, на всякий случай. Чтобы когда его хозяева отправятся за свои прегрешения в места не столь отдаленные, ничего из нажитого ими добра не пропало, не уплыло в чужие лапы, миновав алчущие и загребущие руки советского государства.
Но Никанорыч не удостоился подобной чести. Данные о нем заняли всего несколько строк на листе, настолько чист и прозрачен он был для новой власти. Он принадлежал к той редкой группе сельчан, что приняли советскую власть с распростертыми объятиями. Он был беден как церковная мышь, жил со старшим братом и сестрой в полусгнившей, покосившейся набок избе, перебиваясь случайными заработками, не утруждая себя постоянной работой, лишь бы не протянуть с голоду ног.
Его сестра Мария, была особой весьма легкого поведения, не обремененной комплексами. Она охотно раздвигала ноги перед каждым желающим, если он приносил выпивку и еду. Этим она и жила, делясь с братьями остатками.
Старший брат Епифан, был конченым алкоголиком, и целыми днями шатался по селу, выполняя по дворам всякую мелкую работу, где неизменной платой служили стакан самогона, да немного хлеба с салом.
Родителей своих, Никанор не знал, вернее не помнил. Отец, много лет назад по пьяному делу проверял расставленные в реке морды, на предмет добычи рыбы, главного блюда и источника финансовых поступлений семьи. Одну за другой доставал из камышей ловушки, вытряхивал на берег карасей, плотву, щучек и прочую плавникастую братию. Затем устанавливал металлические клетки обратно, не забывая время от времени прикладываться к припрятанной в лопухах бутылке ядреного и на редкость вонючего самогона собственного изготовления, секрет которого он унес в могилу.
В тот день, он так и не вернулся домой, как ни пришел, ни на следующий, ни в какой другой. То ли он перебрал самогона и отключившись упал в воду, где благополучно и захлебнулся, то ли причиной утопления стал солнечный удар, неизвестно. Спустя пару дней на берегу Епифан, нашел лишь горку протухшей рыбы, да припрятанную в лопухах бутылку, опорожненную до половины.
