Николай Чергинец - За секунду до выстрела
Купрейчик, сам не зная зачем, спросил:
— Сколько вам лет?
— Через год пятьдесят будет. Что удивляешься? Старухой стала? Нелегко при такой жизни молодой выглядеть, такую ораву одной воспитывать.
Купрейчик сочувственно молчал. А Жовель, как бы спохватившись, спросила:
— А что ты меня о Вовке не спрашиваешь?
— Мне вчера показалось, что вы не хотите о нем говорить.
— Да, не хочу. Я вообще ни о ком не хочу ничего говорить. Но, скажу тебе по правде, понравился ты мне, тронул мое сердце своим участием. Значит, думаешь не только о том, чтобы кому-то солнечную камеру предоставить. — Она неожиданно засмеялась своим необычным смехом. — Надо же такое придумать — лекарства принести. Ну ты, парень, хоть и милиционер, но хват, ничего не скажешь! А, ладно, — решительно махнула рукой Жовель, — слушай, все, что знаю, скажу! Не думай, что я ничего не понимаю. Запомни фамилию: Драбуш. Живет по Старовиленской, звать Мишкой. Он и есть дружок этого Вовки. До войны сидел два или три раза. Последний срок не отсидел — немцы пришли. Вот он — хлюст! Не то что я — Маня, которая сама ничего не украла, а если кто из детей сопрет булочку в магазине, то это не значит, что они вырастут ворами. Они у меня знают, что я им все, что могу, отдаю и не дай бог им ослушаться!
— Мария Григорьевна, Драбуш с Коруновым давно подружились?
— А черт их знает, но знакомы они давно.
— Вовка знает о продавце пива?
— Леве? А кто не знает? Конечно, знает. Я сама у Левы не раз видела этого Володьку.
— Он живет у Драбуша?
— Нет. Драбуш не такой дурак, чтобы зэка у себя в доме держать, он не фраер. Говорят, что Вовка живет у одного из его друзей, а вот у кого — хоть убей, не знаю. — Она повернулась к дверям и громко позвала: — Толька, а Толька, иди сюда!
Из соседней комнаты вышел уже знакомый Купрейчику парень. Капитан подумал: «Дети от разных отцов, а как похожи между собой. Все в мать пошли».
— Толя, ты Вовку, дружка Драбуша, знаешь?
— Того, что лицо в угрях? Ага, знаю. Он раньше к Драбушу приходил, но уже недели две как не появляется у него.
— А ты откуда знаешь, появляется он или не появляется? — спросил капитан.
Парень хмуро взглянул на Купрейчика и сказал:
— А я у него дома часто бываю.
— Зачем?
— В гости хожу...
Парень еще что-то хотел сказать, но его перебила мать:
— Ты как разговариваешь с человеком?
— «Как-как»? Нормально.
— Иди вон отсюда, смойся с моих глаз, паршивец!
Парень повернулся и молча вышел.
— Толя дружит с сыном Драбуша и часто бывает у них.
— А он не скажет этому Драбушу о нашем разговоре?
— Не беспокойся, могила. Чего-чего, а молчать все мои дети умеют.
— Работает ли Вовка, вы не знаете?
— Нет, не интересовалась.
— Мария Григорьевна, вот вы говорили, что Драбуш не будет у себя дома зэка держать. Вы считаете, что Вовка был судим?
— Конечно, здесь и сомневаться нечего. Я же говорю, по-моему, они вместе и срок тянули. Они и во время войны друг дружки держались. Даже когда Красная Армия пришла, они же и от фронта вместе увильнули. Правда, Драбушу это труда не составляло: хромает на одну ногу, а вот как Вовке удалось это сделать, не знаю. Вы бы его послушали, у него же законченный блатной жаргон.
— Как мне убедить Драбуша сказать, где найти Вовку? — словно рассуждая с самим собой, задумчиво проговорил Купрейчик.
— Ох, не знаю. Ему легче руку отдать отрубить, чем блатняка-кореша выдать. Уж больно он за свою репутацию среди таких же, как сам, боится. К нему с лекарством не подойдешь и на козе не подъедешь. Ты человек образованный, небось, специальную там науку проходил, вот и думай теперь. Запомни, Мишка только одного боится: оказаться стукачом среди блатных...
Вскоре Купрейчик, поблагодарив Жовель, попрощался с ней и сразу же направился в отделение.
Мочалов был на месте, и капитан рассказал ему обо всем.
Начальник отделения посмотрел на него и задумчиво потер подбородок:
— Уцепились мы за ниточку, но когда вытянем Корунова — трудно сказать. А у меня, Леша, сердце болит, когда подумаю, что в любой момент могут эти сволочи новое преступление совершить, даже убить кого-нибудь.
— Здесь надо разумно действовать.
— Да, это я понимаю. Но все равно, прошу тебя как можно ускорь дело.
— Хорошо. У меня к тебе, Петя, просьба. Подумай, как можно Жовель помочь. Судьба у нее нелегкая, да и детей жалко.
— Ты прав. Я понимаю, сегодня же поговорю с кем надо.
— Ну вот и отлично. — Купрейчик встал. — А я пошел думать и искать к этому Драбушу подход. Знаешь, я его еще в глаза не видел, но чую, что с этим гусем повозиться придется.
Капитан пошел разыскивать Новикова, которому поручил вызвать на следующий день продавца пива...
Новиков доставил Мулера в отделение и сразу же пригласил его в кабинет начальника. Там находились Мочалов и Купрейчик.
Петр Петрович предложил Мулеру стул, назвал себя и сразу перешел к делу:
— Лев Абрамович, однажды вы уже нам помогли, помогите нам еще раз.
— Я готов. Я постараюсь.
— Вот и хорошо. Тогда слушайте...
14
СЛАВИН
Жизнь шла своим чередом. За осенью пришла зима, снежная, вьюжная и злая.
Славин в свободное время долгими зимними вечерами много читал. Но однажды вечером Владимир к книгам даже не притронулся. Натопив печь, он лег на диван и несколько раз перечитывал письма от матери и Риты. Так уж получилось, что в один день он получил оба письма. Мать писала о домашних делах, сообщала, что ее приглашали к следователю и она давала показания о Латаниной, которую наконец-то задержали. Прочитав об этом, Славин оторвался от письма и улыбнулся. Он вспомнил, как его вызвал к себе Алтынин и торжественно объявил, что приказом начальника областного управления ему — лейтенанту милиции Славину — за бдительность и оперативную смекалку, проявленные при изобличении предателя Родины, активной пособницы гестапо Латаниной, объявлена благодарность.
Оказалось, что она, выполняя задание гестаповцев, по документам погибшей в концлагере Сыроежной, выдала себя за медсестру, проникла в медсанбат одного из советских воинских соединений, где и продержалась до конца войны. Затем настало для нее тревожное время, встала проблема — что делать дальше? Ехать в Минск нельзя, опознают в лицо многие минчане. Слишком уж открыто, особенно на первых порах, она действовала. Тогда расплаты не миновать. Латанина хорошо помнила и приказ своего шефа во что бы то ни стало уйти после войны в тихую заводь, обосноваться и жить подальше от Минска. Когда понадобится, ее найдут и передадут привет от шефа. Правда, в то, что ее найдут, она не верила, так же как и не верила в то, что ее бывший гестаповский шеф выживет. И вот она в Сибири. Пользуясь правами участницы Великой Отечественной войны, устроилась туда, куда ей захотелось, и считала себя в полной безопасности...
