Йенс Рен - Одни в океане
Ему стало слишком жарко. Он сорвал рубашку и снял штаны. Трижды проклятое солнце! Обнаженным стоял он посреди лодки и орал на солнце. Про Однорукого он забыл. Сейчас солнце вызывало в нем ярость, и жара озлобляла его.
– Что, хочешь со мной разделаться, эй, ты? – кричал он солнцу. – Только не воображай себе ничего такого, ты, со своим огнем! Откуда у тебя огонь? И что ты еще можешь? Ну, так откуда у тебя огонь? А? Я жду. Нет ответа?
Он ждал. Солнце молчало.
– Тогда я тебе скажу! – крикнул он, и голос его сорвался. В глотке жгло и резало, как ножом. Он приглушил голос. Из-за боли и потому, что показался слишком громким самому себе, зная, что он собирается сказать.
– Это называется онанизм, – сказал он таинственно, снова приложил палец к носу и неподвижно уставился прямо на солнце. – Онанизм, мое золотце, так это называется, когда энергия рождается внутри тебя и потом происходит ее выброс. Или ты гермафродит? Или тебя оплодотворил некий «Deus ex machina»?[16] Нет? Ну вот видишь!
Он снова заговорил громко и надрывно:
– Значит, ты хочешь меня сжечь? Ты, источник всего живого? «Deus solis»,[17] a?
Другой затрясся от смеха. Ха-ха! Как же тут не смеяться, что скажешь на это?
Он не мог успокоиться. Приступ смеха перешел в припадок. Он извивался и корчился. В животе у него бушевало огненное море. Оно горело, издавая громкие звуки, сверлило, кололо и ворочалось в нем с пронзительной болью, поднимаясь снизу вверх.
Он лежал на решетке настила и сжимал колени руками. Но ничего не помогало. Снизу что-то поднималось и давило. Живот был как камень, твердый и безжалостный. Ноги судорожно вздрагивали, а руки не могли уже их удержать. Голова тряслась и подрагивала. А потом его вырвало. Он ясно ощущал, как подступает тошнота, и плакал от гнева. Но ничего не мог поделать. Он попытался выкрикнуть проклятие, но крик захлебнулся в чем-то, что поднималось из желудка.
Голова запрокинулась и упала на бок. Он чувствовал, что улетает куда-то, боже мой, как прекрасно парить в воздухе! Ни тела, ни огня, ни ножей больше не было.
– Я падаю, – попытался сказать он. – Как прекрасно. – И он упал со вздохом, не сопротивляясь.
Изо рта, по губам, текло что-то зеленое, желчное, ядовитое. Но он уже не видел и не чувствовал этого. Он просто парил, и это было прекрасно, удивительно прекрасно. Зазвучала нежная, сладкая мелодия. Его кто-то обнял. «Любовь моя, что же это», – пытался думать он, может, это была Мария? Но он ничего уже не различал. Только музыка звучала, торжественная, мощная, великолепная, и уносила его прочь, и открывался огромный простор, что-то теплое и нежное. И доносилось долгое эхо издалека.
Другой потерял сознание. Он лежал на дне лодке. Он был голым. Рвота тонкими нитями стекала по телу и быстро подсыхала на солнце. На коже оставались только маленькие, ломкие корочки.
Лицо Другого было прекрасным и расслабленным.
Однорукий плыл по течению, все время оставаясь на равном расстоянии от лодки. Он не приближался к лодке и не удалялся от нее. Только его местоположение время от времени менялось: то чуть немного вперед по курсу, то чуть ближе к корме, словом, как получится.
Так и плыли они по течению рядом друг с другом, мертвец и Другой. На горизонте было пусто. И горизонт был чист.
4
Обморок отпустил его лишь на столько, что сознание все еще оставалось замутненным алкоголем.
Он чувствовал себя хорошо. По телу разлилось приятное тепло, а внешней жары он не ощущал. Жажда притаилась под алкоголем, как под покрывалом. Мысли чудесно парили; если закрыть глаза, голова слегка кружилась. Было так чудесно, что ему не хотелось двигаться. В ухе звенело. «Кто-то вспоминает меня» – так они говорили в детстве.
Сейчас кто-нибудь войдет и скажет: «Встать!» – подумал он. А я так зверски устал.
Он сделал глубокий вдох.
Где же ты выпил столько? – попробовал вспомнить он. Где же он был?
Он напряженно размышлял, но ему ничего не приходило в голову. Может, в «Chez elle»? Или в «Атлантик-бар»? А кто же с ним еще-то был?
Он осторожно пощупал рукой вокруг: может, рядом с ним спит кто-то? Может, девушка, которую он вчера вечером где-нибудь подцепил? Или еще кто? Нет. Никого не было.
– Это хорошо, – сказал он. – Правильно, дружище, – сказал он. – Второй раз с нами такого не случится, так ведь?
Он попробовал сконцентрироваться. Но мысли путались и разбегались.
Мне нужно вернуться на борт, подумал он. Ребята, а когда мы вообще-то выступаем? Знать бы, где мы вчера вечером были? Я еще Чарли видел, да, он сидел на мостовой у сточной канавы, без пиджака и ботинок, с кошкой на руках. Чарли, смотри, патруль тебя поймает, будь осторожен и не пей столько. Это нехорошо, Чарли! Ты вот сидишь теперь в этой канаве и рассказываешь кошке свои истории про прошлое, когда ты был штурманом на «Колумбе». Не пей так много, слышишь!
Если бы только знать, где мы были вчера вечером.
На мгновение он прислушался. Что там был за шум? Там ведь что-то гудело?
Это наверняка вентилятор. Старший машинист продувает подлодку. Правильно. А сколько сейчас времени? Была ли уже на палубе утренняя поверка?
Ему было лень открыть глаза и посмотреть на часы на руке.
Наверное, еще довольно рано, подумал он и улыбнулся. Куда только Мария пропала? Она так любит по утрам забраться на минутку ко мне в койку. Сколько же дней еще осталось от отпуска? Не думай об этом, дорогой мой. Не глупи, Мария! Маленьких девочек нельзя заставлять мерзнуть прохладным утром, ну, иди же. С каких это пор у меня в комнате есть вентилятор? Тебе все еще холодно? Но что же так гудит?
В КАЖДОМ МОТОРЕ ЧЕТЫРЕХМОТОРНОГО бомбардировщика приблизительно 2000 лошадиных сил. Бомбовая нагрузка самолета определяется в зависимости от дальности и продолжительности полета. Разведывательные вылеты были не особенно в чести в воздушных силах США, скучное занятие, интересного мало.
Машина стартовала утром. Экипаж дремал, за исключением, конечно, пилота. Морской берег быстро скрылся из виду. И теперь под ними кругом была одна вода. Им предстояло сделать разведывательный облет центральной части Атлантики, такой вот silly business.[18] Правда, недавно эскадрилья потеряла одну машину, черт ее знает, куда она подевалась. Вся эскадрилья искала ее целых два дня, но так и не нашла.
Теперь, значит, они летели на это скучное задание, с разрешением охотиться на подлодки. Сегодня вечером они снова будут дома. Все время одно и то же. И это называется война! То hell with bloody Hitler.[19]
Радар был включен, но ничего не показывал. Да и что ему было показывать? Здесь, в этих широтах, редко стояли подводные лодки, и то по одной, и взять их было очень трудно, по крайней мере, не при такой же сверхидеальной видимости.
