Виктор Дудко - Тревожное лето
— Жизнь, Игорь Николаевич, всему обучит. Это такая школа, которая, как вы давеча правильно соизволили заметить, не чета полковой. — Он снова глубоко вздохнул. — А буфетчик все же шпион. Вы не лейте полные. По половинке сперва, а то шарахнет сразу по мозгам. Надо, чтоб понемножечку. Шпион все-таки буфетчик. Его-то обязательно надо взять. Посудите сами. Кого он ждет? Не сегодня-завтра красные будут здесь.
— Юра... — предостерег Дзасохов, откупоривая бутылку.
— А, чего там! Как будто это военная тайна. Все нормальные люди бегут. Удирают, а этот стоит за стойкой. И по морде его видно: не уйдет. Красный он, Игорь Николаевич.
— Пей, — приказал Дзасохов, — и заткнись. Буфетчик — мой старый осведомитель. Еще не было тебя на свете, а он уже зарабатывал на хлеб с маслом в политическом сыске.
Кавкайкин открыл рот.
Ему не дано было знать, что первым заинтересовался дамой в красной шляпе с пером именно старый осведомитель контрразведки, буфетчик Адам Рубинчик. Пост для наблюдения у него был удобный: весь зал перед глазами. Адам и обратил на нее внимание Дзасохова.
Ротмистр выпил залпом водку, крякнул, хлебом занюхал, налил еще.
— Ты никогда не станешь хорошим контрразведчиком, — сказал он Кавкайкину. — Почему? Сейчас скажу. Ты чувствителен, как гимназистка. Тобой в первую очередь движет чувство, а не разум. Все это по молодости — со временем пройдет. Но за это время ты потеряешь годы. Самые лучшие для карьеры. Если хочешь знать, твоя Вальковская, или как ее там, все лжет. Она агент красных. И ты мог бы это сам определить, если бы не растаял перед ее слезами. Но я тебя постараюсь научить работать, — пообещал Дзасохов.
Прапорщик совсем сник, ожидая, что еще скажет ротмистр.
— Ты не обратил внимания на телеграмму. Там все есть, что надо в таких случаях. Что телеграмма с почты — нет сомнения. Значит, у них на почте свой человек. Но они одного не учли: с первого, именно с первого октября телеграммы для гражданских лиц не принимаются. Это приказ генерала Молчанова. Вот чего они не учли! Если бы телеграмма была направлена для Вальковской в адрес военного ведомства, тогда дело другое. Ты что-нибудь понял? Ладно, поймешь потом. А сейчас, Юра, пока я тут приберу, беги-ка в аппаратную и вызови на провод капитана Бабича из военного контроля. Я сейчас.
Дзасохов налил себе еще, вытер рот тыльной стороной ладони, убрал пустую банку из-под сардин, на ключ закрыл комнату.
Телеграфист уже вызвал Спасск.
— У аппарата ротмистр Дзасохов. Здравствуйте, Борис Владимирович.
— У аппарата капитан Бабич. Здравствуй, Игорь Николаевич.
— Как у вас там?
— Спасибо. Молимся богу. Это я так — вот-вот затеем бузу. Погода плохая, настроение бодрое. Как всегда. Дел по горло.
— Завидую вам.
— Не надо, Игорь. Ты свое возьмешь сполна. Для тебя хватит. И скоро.
— Спасибо, Боря.
— Не за что. За такое надо к черту посылать, а ты благодаришь. Что там у тебя?
— Да ничего особенного. Надо проверить одну даму, Вальковскую Веронику Арнольдовну. Мыкается тут третьи сутки на вокзале, говорит, что ее муж, подполковник Вальковский Геннадий Григорьевич, тяжело ранен и где-то там на излечении. Телеграмму получила первого октября. Есть штамп.
Аппарат отстукивал вхолостую, лента, шипя, проходила меж пальцев Дзасохова и свивалась у его ног кольцами. Кавкайкин смотрел на Дзасохова. Телеграфист сидел, безучастно глядя перед собой, держа пальцы на ключе. Дзасохов оттопырил губы, по углам маленького рта образовались две резкие складки, причмокнул: дескать, вот так, даже сам Бабич задумался.
Вновь застучал аппарат.
— Как к ней могла попасть телеграмма?
— Вот видишь? — сказал Дзасохов прапорщику и ответил, продиктовав телеграфисту: — Через почтамт. Все есть: и штемпель, и роспись — все как надо.
— С первого октября запрещено строжайше брать телеграммы от гражданских лиц. Только ведомства имеют право отправлять и принимать. Ты это должен знать.
— Мне это известно, ей неизвестно.
— Понятно.
— А все же существует подполковник Вальковский или это выдумка?
— Будьте у аппарата через тридцать минут. Дам ответ. Конец связи.
Дзасохов стоял с концом оборванной ленты, бормоча: «Конец связи, конец связи...»
— Вот так, прапорщик Кавкайкин.
— Господи ты боже мой, — чуть не плакала от счастья Вальковская, быстро расстегивая пуговицы и сбрасывая с себя платье, — наконец-то можно отдохнуть. Собрала густые волосы, скрутила слабым узлом. — Боже мой...
Она стояла на холодном кафеле, перебирала босыми ногами от нетерпения и крутила кран с горячей водой, с удовольствием вдыхая пар, подымающийся из ванны. Испугавшись чего-то вдруг, кое-как прикрывшись рубашкой, сбегала, в прихожую, проверила, заперта ли дверь, присела перед замочной скважиной, зажмурив один глаз. В коридоре было пусто. Перед дверью никого. На цыпочках, как девочка, она пробежала обратно, открыла холодный кран, занесла ногу в ванну, поболтала, пробуя, и осторожно погрузилась в воду, сразу же вся покрывшись прозрачными пузырьками. Ванны в номерах Шокальского были хороши тем, что давали их с газом. Зажмурившись, Вальковская придерживалась за края ванны и тихо постанывала от наслаждения.
Она еще долго лежала, не двигаясь, привыкая к воде, размягченно пошевеливая пальцами. Слава богу, думала она лениво, встретила хороших людей. Если они еще помогут устроиться на воинский эшелон, то будет совсем хорошо. А как она перетрусила, когда подошли эти двое молодых офицеров! Но и среди них есть люди, оказывается. Не все звери. Только бы добраться до Спасска, а там проще...
Как она стремилась быстрее оказаться на месте, снять с себя этот груз постоянного страха, ежесекундной настороженности, боязни своей тени, соседа, взгляда, скрипа, стука! О господи...
Нервы у Вероники действительно были натянуты до предела. Натура эмоциональная, она всегда и все делала с излишней горячностью, торопливостью, советы порой воспринимала вполуха, надеясь на свою интуицию. Напутствуя ее, Лоренс говорил:
«Вам необходимо чрезвычайно остро проникнуться ответственностью. Слишком сложна обстановка, чтобы можно позволить себе расслабиться».
Вероника была неравнодушна к Лоренсу. Встречались-то всего раза три, а сердце так сладко замирает при одной мысли о нем...
«Штабу партотряда Вольского наша информация крайне нужна, — продолжал Лоренс. — Что в тылу Дитерихса? Его военный потенциал? Чем заняты японцы? Отношение деловых кругов и дипломатического корпуса к новой авантюре. Вот-вот возможны боевые действия. Надо успеть».
Почему Лоренс послал именно ее? Ну, во-первых, во-вторых и в-третьих, женщина. Ей легче, чем мужчине, который обязан быть или в земской рати, или на печи сидеть. Потом, Вероника еще ни одного поручения не провалила. Она рьяно бралась за каждое дело. При такой поспешности могли быть и просчеты. Поэтому Лоренс напутствовал: «Максимум осмотрительности, бдительности». Вероника спросила у него, подняв черные брови: «И только?» Лоренс улыбнулся, но взгляд оставался строгим: «Берегите себя, Вероника. Вы нам очень нужны, вот такой энергичной и устремленной. — Со значением добавил: — И милой».
