Игорь Сапожков - Перегон
Чингисхан относился к лесу, как к живому организму — чутко, настороженно и уважительно. Он каким-то обострённым инстинктом угадывал дорогу, пока не набрёл на широкий замёрзший ручей. На его берегу беглецы решили немного передохнуть.
— До монастыря почти 400 километров, — Саша смахнул снег с поваленного ствола дерева и разложил на нём карту, — в среднем человек может пройти пять километров за час.
— Может наверное и больше, но не по лесу, — перебил его Валера и мечтательно добавил, — эх сейчас бы оленью упряжку однако…
— А меня на вездеход подпиши, — вернул его на землю Фадей.
— Ладно, будем считать, что сможем пройти в час три километра. Вобщем я прикинул, если идти через замёрзшие болота, недели за три доберёмся…
— Смотрите пацаны, здесь дорога вроде бы, — Фадей близоруко щурился, тыкая в карту пальцем, — мож лайбу какую тормознуть получится?
— Я думаю сейчас ориентировки на нас есть у каждого гаишника… К тому же в таком виде, нас и гражданские сразу вломят…
— Да, тут ты прав… А если разделиться? Ты с девахой пойдёшь, а мы с Чингисханом, ищут ведь четверых…
— Нет, надо держаться вместе, — ответил Саша после небольшой паузы, — ты как думаешь, Валера?
— Некогда думать, идти надо, — в этот момент, будтобы в подтверждение его слов, послышался нарастающий гул низколетящего вертолёта. Чингисхан задрал голову и тревожно посмотрел в небо, — идти надо быстро, вертолёт медведя разбудит, не дойдём однако, зажмуримся…
Они шли осторожно ступая на подмёрзшую корку снега, в которой ярко блестел полный месяц.
— Была бы монетка серебряная желание загадать, — глядя в небо мечтательно произнесла Ольга.
— И какое у тебя желание? — Спросил её Фадей, когда месяц почти исчез за низкими облаками.
— Чтобы мама не болела, — немного подумав ответила она, — и чтобы это всё поскорее кончилось…
* * *Над вагоноремонтным цехом северный ветер трепал загадочный транспарант: «Дети — будущее железной дороги!». Возле «Перегона», сидя на корточках курили два человека в кирзачах, форменных железнодорожных ушанках и засаленных ватниках.
— Непонятно мне, Ефимыч? — молодой, прыщавый парень зло затушил окурок о рельс.
— А чего непонятного-то… Устал он Виталя, устал!
— Ну не знаю, это же не лошадь какая или другое животное… Как может устать куча железа?
— Значится может, — Ефимыч для солидности насупил мохнатые брови и на всякий случай спросил, — ты оба дизеля проверил?
— Дык я с одного на другой, как обезьян уже неделю прыгаю, перебрал всё до последней гайки, смазал, поменял всё что смог, а немчура эта даже заводится…
— Хм, — Ефимыч наморщил широкий лоб, — а проводку смотрел, мож коротит где?
— Ты чё бугор, разве не видел, она же как новенькая, будто вчера со склада.
— Ну да, у нас на складе отродясь таких не было… Восьмитонных полуосей как грязи, а проводов нет хоть ты тресни. Что генератор?
— А что генератор, мы же его вместе перемотали, потом ещё на стенде прогнали, он крутился, как скаженный, — Виталик достал пачку «Дымка», убедился что она пустая, разочарованно скомкал её и зашвырнул глубоко под шасси, — непонятно всё-таки. Устал…
— Не студи мозг салага, тебе не понять, в бурсе вашей этому не учат. Идём обедать, я слыхал сегодня сметану завезли…
Ефимыч неспешно встал, положив ладонь на поясницу разогнулся, одёрнул пропитанный соляркой ватник и не дожидаясь ученика отправился в столовую.
— А что с этим делать? — Кивая на «Перегон», вдогонку ему крикнул Виталик.
— Подари пионерам на металлолом, — бугор ответил не оглядываясь, — к хреновой матери…
Когда железнодорожники скрылись за аккуратными штабелями шпал, «Перегон» судорожно вздрогнул, несколько раз тускло моргнул лобовым прожектором, протяжно свистнул тормозными цилиндрами, присел на рессорах и больше не поднялся.
* * *Путь до монастыря староверов выжал из людей все силы. Месяц скитаний по лесам и болотам, ночи проведенные под злым зимнем небом, отсутствие горячей пищи, сделали своё дело. Почти всю дорогу, в ожидании когда их покинут силы, беглецов сопровождала стая волков. Днём их не было видно, а как только темнело их глаза светились хищной злостью. Однажды не выдержав соблазна один из волков, молодой и крепкий, рванул с места и бросился на замешкавшегося Валеру. Фадей подстрелил его в нескольких шагах от Чингисхана. Когда люди отошли на безопасное расстояние, горячее тело волка мгновенно растерзала голодная стая. Животные слизали даже кровавые пятна со снега. Последняя неделя была особенно тяжёлой, мороз вроде немного отпустил, но безжалостный ветер выдувал из изнуренных дорогой и холодом людей последние тепло и силы. Стоя у дверей поросшего жёстким мхом деревянного сруба, вероятно служившего его хозяевам охотничьим домиком, беглецы выглядели больными и разбитыми. Валера был сильно простужен, он часто и глухо кашлял. У Саши и Фадея отросли косматые бороды, Ольга ещё больше похудела, её лицо обветрилось, губы потрескались, вокруг воспалённых глаз появились тёмные круги.
В помещении пахло пустотой, пылью и сыростью. Первым делом Фадей затопил настоящую каменную печь. Заготовленные вокруг сруба поленья сперва немного дымили, а потом весело затрещали, щедро отдавая своё тепло. Когда печка разгорелась, в доме появился терпкий запах разогретой сосновой смолы. Попив хвойного отвара, Валера не раздеваясь прилёг на низкую лавку и буквально сразу уснул, во сне он нервно вздрагивал, бредил нашёптывая какие-то заклинания. Фадей, раздобыв махорку, вышел на улицу и одну за другой курил самокрутки. Ольга долго не могла согреться, она сидела на низкой лавочке рядом с печкой и безотрывно смотрела на дикие танцы голубоватых язычков пламени. Искры от огня иногда вылетали из печки и оставляя после себя мерцающие зигзаги, разлетались в разные стороны.
— Хочешь ещё кипятку, Оленька? — Саша накрыл плечи девушки подсохшим одеялом.
— Нет, Саш… Мне бы только умыться… Я и мыло там видела, — она рассеяно кивнула подбородком в сторону грубо сколоченной этажерки, на которой стояла полулитровая банка крупной соли, две толстые свечи, коробок спичек, моток прочной верёвки и крупный кусок серого мыла.
— Хорошо, милая, ты грейся пока и поспи если получится, а я посмотрю вокруг…
Саша снял с печки пустой чайник, взял с печи две большие кастрюли, накинул на плечи потемневший от грязи бушлат и вышел за дверь. На улице он набил полный чайник и кастрюли снегом, вернулся и поставил их на раскалённую печь. Пока грелась вода, он натянул под потолком верёвку и повесил на неё два синих солдатских одеяла, отделив ими будто ширмой, угол избы. Затем он принёс глубокое эмалированное корыто, которое нашёл между хламом на чердаке. Вымыв и установив корыто за ширмой, Саша наполнил его кипятком и опять отправился за снегом. Второй раз он не доводил воду до кипения, а только согрел её, чтобы разбавить горячую воду.
