Алексей Садиленко - Мстители
Даже на морозе, пробирающем до костей, Аня чувствовала, как болит и ноет тело. Временами она прислонялась к дереву, потом снова продолжала свой нелегкий путь. В лесной сторожкой тишине ей слышалось подвывание. Похоже, где-то тут бродили голодные волки. А почему бы им не бродить в этой снежной глухомани?
Совсем измученная, Аня наконец выбралась на небольшую поляну. Здесь словно бы попахивало дымком, гарью. Пригляделась. Впереди что-то чернело. Подкравшись, Аня увидела наполовину сгоревшие дом и сарай. Судя по всему, пожарище было давнее: обгорелые места успели обледенеть. Но, видно, недавно кто-то тут был: в сарае, на земляном полу, дотлевали угли затухающего костра.
Аня натаскала досок, без труда раздула костер и, присев, замерла, испытывая блаженство от одного вида пламени, дающего тепло.
Проснулась она от холода. Уже светало. Все вокруг тонуло в белесом тумане. Снова раздула костер, отогрелась. Теперь нестерпимо захотелось есть. Тщательно обследовав все закоулки строений, нашла десятка два мелких мерзлых картофелин, несколько бурачков. Печеные, они показались ей необыкновенно вкусными.
Дольше оставаться на пожарище, которое посещают неизвестные люди, было нельзя. Аня закидала костер снегом и опять весь день шла лесом, напрямик, по бездорожью. Она верила, что все-таки отыщет партизан, не может не отыскать…
Под вечер набрела на лесную дорогу, по которой хотя и ездили люди, но, как видно, нечасто — дорога была лишь слегка промята. Аня пошла по ней. Какое-то чувство подсказывало, что идет она правильно, что, возможно, вот-вот ее одиночеству наступит конец. Эта мысль согревала и придавала сил. Но только далеко за полночь, когда, полусонная, она едва переставляла слабые ноги, вдруг из-за деревьев прозвучал окрик:
— Стой! Пять!
Это был цифровой пароль, который применяли во всех партизанских отрядах.
— Стою! Но пароля не знаю. Я одна, — отозвалась Аня.
Ее осветил луч карманного фонаря. Затем подошли двое, обыскали, забрали «вальтер», привели в лагерь.
Аня догадалась, что попала в небольшой местный партизанский отряд. В землянке, где она очутилась, находилось несколько человек. Ее попросили рассказать о себе. Она объяснила, что разведчица и что только вчера вырвалась из рук полицаев. Ей, вероятно, не особенно и поверили (слишком уж сказочным выглядел ее рассказ), но слава о федоровских партизанах была крылатой, и кто-то из сидевших в землянке рискнул заметить:
— А чем черт не шутит! Может, и правду говорит эта маленькая.
Сытно накормив борщом и кашей, Аню уложили отдыхать. Однако, как она заметила и над чем посмеялась про себя, приняли меры предосторожности, приставив к ней наблюдателя.
Девушка догадывалась, что командир отряда непременно послал к Федорову посыльного, и терпеливо, ни о чем ни у кого не спрашивая, трое суток ждала, когда же за ней приедут.
И они приехали — несколько федоровских разведчиков и подрывник Володя Буров.
— Анка! Золотника! — крикнул Володя и стиснул девушку в своих неуклюжих, грубоватых объятиях. — Жива! А мы-то думали…
Такими же трогательными были встречи и в самом соединении. Аню по нескольку раз заставляли пересказывать всю историю с управой и следователем, а потом весело смеялись над отчаянной своей подругой, такой невеличкой, что, кажется, и тонкие косички тяжелы для ее головы.
Она тоже смеялась вместе со всеми, с минуты на минуту ожидая вызова в штаб.
И наконец:
— Малых! К командиру соединения!
Федоров выслушал ее, не перебивая, не останавливая, и вдруг обратился к главврачу Григорьеву:
— Осмотри!
Григорьев увел девушку к себе, приказал раздеться и едва увидал ее спину, вкривь и вкось иссеченную, покрытую свежей коростой, заявил:
— Отдыхать! Лежать — и ни с места!
В штаб ее вызвали лишь спустя несколько дней.
— А, Золотинка! — весело встретил ее комиссар Дружинин.
— Чего ж смутилась? Улыбнись! — шутливо приказал Федоров, протягивая руку. — А ну, подойди сюда, дай тебя рассмотреть. — Он взял ее за плечи и повернул сначала в одну, потом в другую сторону. — Выросла. Ей-богу, выросла! — нарочито строго сказал он.
— Выросла! — подтвердил комиссар, уже серьезно глядя в лицо девушки.
Федоров обернулся к парторгу соединения Кудинову:
— По-моему, Ваня…
— По-моему, тоже, — отозвался парторг, кивая своей большой головой.
— Значит, есть у нас к тебе, Аня Малых, — Федоров продолжал стоять, опустив руки, выпрямившись, — есть к тебе самый серьезный разговор. Сама никогда не думала о том, чтобы вступить в партию?
От неожиданности Аня еще более смутилась, пробормотала растерянно:
— Нет, то есть да, но кто же мне даст рекомендацию?
— Одну дам тебе я, комиссар дает вторую. А вот как поступит комсомолия — мы не знаем. Сама-то как считаешь, уважают тебя комсомольцы? Ну, ну, не скромничай. А теперь иди, обдумай все хорошенько, как, может, никогда ничего не обдумывала.
— Держись, Анка! Не робей! — подбадривали друзья-подрывники. — Если не тебя, то кого ж тогда в партию рекомендовать!
Собрание проходило в самой большой землянке. И пожилые и молодые пришли загодя, побрившись, поаккуратнее затянувшись поясами. Теперь они были не просто товарищами по оружию, они были судьями всей ее жизни, всех ее дел и поступков — коммунисты, члены партии Ленина…
И она внутренне напряглась, готовая ответить на десятки вопросов, готовая, наконец, не выдать своего отчаяния, если вдруг услышит чей-либо голос: «Рановато ей в партию! Рановато!»
Однако все произошло совсем иначе.
— Расскажи о себе, — оказал политрук роты.
Аня поднялась и повернулась лицом к собранию.
— Я родилась в Москве, — начала она тихим голосом. — Мама у меня врач, папа редактор в книжном издательстве. Есть еще брат Женя. Он был инструктором аэроклуба. Все сейчас на фронте. Я окончила десятилетку и курсы. Потом прилетела к вам. Все.
Она растерянно развела руками и замолчала. «Чего же, каких подробностей ждет от нее собрание? Разве ее вина, что прожито так немного, а сделано и того меньше!»
— Все, — удрученно повторила она. — Вся моя биография кончилась…
— Неправда, — раздалось в ответ, — биография твоя еще далеко не кончилась, но вот рассказываешь о себе плохо. Четыре эшелона кто подорвал?
— Я…
— А танки? А спецзадание в Пинске?
— Разрешите сказать! Говорю: Анна Малых достойна быть коммунисткой.
— Я поддерживаю…
— И я, — звучали голоса мужчин, хрипловатые, грубые и все-таки красивые. Такими красивыми, ласковыми казались они девушке.
