Александр Бруссуев - Полярник
Эх, сюда бы моего самого первого капитана, который вывернулся передо мной наизнанку на плавательской практике в бытность мою студентом ЛИВТа. Очень невысокого роста, лысый с абсолютно прозрачными глазами, он производил впечатление маньяка. Таким он и был, этот шишок с фамилией Шишук. При любом удобном случае таскался за мной и учил морским правилам и обычаям. Что бы я ни делал, все отдавало кощунством на его взгляд.
— Ты бы еще свистеть начал! — пугал он меня и с видимым удовольствием начинал учить жизни.
Впрочем, некоторые вещи, поведанные мне, были вполне разумными. Не все суеверия мракобесные. Пару раз изрядно ударившись головой, я навеки уверовался, что внутри судна нельзя наступать при движении на любые препятствия под ногами — их нужно всегда перешагивать — подволоки-то низкие, можно ненароком и голову сломать. Нельзя бросать за борт окурки, тем более мочиться с борта. Тут уж дело не в сохранении экологии, а в том, что море кормит нас, дает нам работу, надо его уважать.
Научил меня Шишук многому, а самое главное — делать вид очень занятого человека и стремительно исчезать при приближении любого начальства.
Тогда я думал, что капитан только ко мне, неопытному, питает страсть учительства. Меня несколько удивило, что это его хобби распространялось на весь экипаж, независимо от возраста. Все было достаточно беззлобно, но уж так надоедливо!
В ответ мы платили ему той же монетой. Вечером, посидев сообща в кают-компании на просмотре по видеомагнитофону чего-нибудь этакого интригующего, мы никогда не шумели. Шишук, любящий общество, всегда присоединялся к нам, ему выделялся самый удобный стул. Он начинал просмотр с нами, но через полчаса силы у него иссякали, он засыпал. По окончании сеанса мы, стараясь не шуметь, тихонько расходились. Последний выключал свет и закрывал дверь.
Капитан мог проспать в сидячем положении до рассвета, чем неоднократно пугал повариху, в шесть утра начинающую свой рабочий день. Откроет она дверь, включит свет, не сомневаясь в том, что одна, а тут со стула с кряхтеньем подымается капитан — и падает ей под ноги. Свои-то конечности за ночь затекли.
Повариха орет белугой, предчувствуя недоброе (капитанский паралич, или, того хуже), мастер на палубе молчаливо пилькает глазами — пытается собраться с мыслями и вспомнить, что он тут делает, и кто это орет над ним. Плач Ярославны прекращается только тогда, когда Шишук принимается осмысленно шевелиться.
Иногда, конечно, до утра капитан не досиживал: вставал в кромешной тьме, путался ногами в стульях — и опять на палубу, пытаясь сориентироваться в пространстве.
Все это происходило опять же беззлобно.
Вот только как бороться с одолевающей тоской, капитан Шишук не научил.
Однако опущенные ниже палубы руки нисколько не должны были влиять на мои ежедневные тренинги. Я продолжал каждое доступное утро (если здорово не качает) выходить на зарядку, после работы читать книги и смотреть фильмы на английском (этим я тешил себя, что практикую английский язык). Нельзя унывать, но так хочется себя пожалеть!
Мы минули очередной тайфун, скрывшись между островами, на одном из которых курился всамделишный вулкан. Я бодренько вышел на палубу в шесть тридцать, замахал на ветру руками в разные стороны, разгоняя сон и вялость. Повисел на рукотворном турнике и вдруг, посреди очередного подтягивания, увидел вдалеке на волнах пятнистую ленту шириной эдак в полтора метра. Лента эта причудливо извивалась и целенаправленно куда-то плыла. Очень она напоминала мне единое целое, что наводило на ассоциацию с огромной змеей. Анаконды в морях не водятся, да и эта штука была явно покрупнее.
Я протер глаза, забрался на верхнюю палубу — лента не исчезла, продолжала себе извиваться. Однажды в Персидском заливе я наблюдал, как плавают змеи посреди моря. Очень похоже, правда, раз в двадцать больше. Бежать за фотоаппаратом не было никакого смысла — нету у меня профессиональной камеры, а на свою хорошую, но бытовую, в этом случае надежды мало.
Конечно, можно предположить, что я вижу легендарного морского змея. Плюсы в этом предположении: я не пьян и вполне отдаю отчет реальности, к тому же я действительно вижу что-то. Минусы: морской змей вроде бы только легенда, по сообщениям очевидцев встречается он вне судоходных путей. Здесь же суда курсируют не так, чтобы очень уж редко.
Тем временем то, что я продолжал пытаться идентифицировать, как тварь божью, то ли нырнуло, то ли постепенно потонуло.
Я продолжил свои занятия, не переставая придумывать версии. Вариант, что довелось мне подсмотреть за тайной двух океанов, тесно переплетался с предположением о переутомлении и кратком помешательстве. Это меня не очень устраивало. Безусловно, делиться с кем-нибудь из команды своими естествоиспытательскими наблюдениями я не собирался, но для себя самого тоже нужно было придумать объяснение.
Наконец, отжавшись от палубы сто раз вверх ногами, я придумал, что я видел на самом деле. Кровь прилила к мозгам и стимулировала рождение объяснения этого феномена. А, точнее, целых два объяснения.
Во-первых, это мог быть косяк совершенно безумной морской рыбы, чешуя которой рождала маленькие блики в лучах восходящего солнца, тем самым создавая эффект пестрой ленты. В гениальном фильме режиссера Масленникова погибшая героиня тоже спутала змею с пестрой лентой.
Во-вторых, это могли быть заурядные рыбацкие сети, сбитые в полосу былой непогодой, точнее, видимая их составляющая — поплавки. Почему они потом куда-то подевались — пес их знает, может, под определенным углом просто не просматриваются.
Но в глубине души так хотелось верить, что мимо проплыл древний морской змей! Жаль, что чудес не бывает.
Тем временем мы пришли в Токио вместо планируемой Йокохамы. Стоянка, как то водится, была невелика — часов шесть. Потом двухчасовой переход в Йокохаму, опять же четверть суток — и в обратный путь к Шанхаю.
Мне такое изменение очень не понравилось: мой сменщик прилетал в столицу Японии как раз за три часа до отхода в Китай. При нынешнем раскладе он не успевал прибыть с токийского аэропорта на пароход. Стало быть, я снова опаздывал на свою электричку. «Мне, что — всю жизнь по этой пустыне ходить?» — кричал я старпому, тот невозмутимо затягивался сигаретой и чесал у себя в затылке.
— Бывает, — говорил он. — Правда, что-то мне не припоминается с кем и когда.
Сменщик мой на пароход все-таки прибыл. На лоцманском катере. Без вещей.
Мы уже вовсю ехали, сдавали лоцмана, когда на борт залез какой-то патлатый хмырь. Мне, печальному, его лицо сразу не понравилось. Хотя, в том состоянии мне ничьи лица не нравились, особенно с узкими глазами.
