Евгений Войскунский - Искатель. 1969. Выпуск №4
Мы вышли из здания Совета на Площадь мемориалов. Люблю я эту площадь, просторную и зеленую. Пересекаясь на разных уровнях, бесшумно бегут трансленты. Среди голубых елей высятся памятники людям и событиям.
Огромные экраны визоров на площади уже погасли. Зрители, смотревшие заседание Совета, расходились и разъезжались. Многие, проходя мимо, улыбались нам с Робином и приветственно махали руками.
— Привет отчаянным пилотам! — слышали мы.
— Здорово вам всыпали, ребята, но ничего — в следующий раз будете умнее.
— Им что — целехонькие. Боргу-бедняге досталось.
— Алло, мы студенты из Медицинского. Мы вас поддерживаем!
Ко мне подскочили юнец в желтой куртке, состоящей из сплошных карманов.
— Улисс, помнишь меня?
Где-то я уже видел этого парня с ехидным ртом, с насмешливыми глазами. Ах да! Это он тогда шел по кольцевому коридору, набитому пассажирами, разносил матрацы…
— Бен-бо! — сказал я. — Как поживаешь… — Я замялся, потому что не мог припомнить, как его звали.
— Всеволод.
Я хлопнул его по плечу и пошел дальше, но он снова окликнул меня:
— Улисс, я поступаю в этом году в Институт космонавигации…
— Зря, — сказал я, — ничего там нет хорошего.
— …и когда ты полетишь в звездный рейс, — продолжал он, пропустив мимо ушей мое замечание, — ты возьми меня третьим пилотом. Я ведь успею к тому времени кончить, верно?
— Ты успеешь к тому времени стать толстым румяным старичком.
— Бен-бо! — воскликнул он. — Так ты не забудь, Улисс. Старые знакомые все-таки.
Он захохотал и исчез.
Где же Андра? Обещала ждать у памятника Циолковскому, а сама… Вот она! Бежит, стучит каблучками, и опять на ней лирбелон переливается цветами, которых не сыщешь в природе, и опять новая прическа.
— Уф! — выдохнула она. — Я слышала твое выступление, Улисс. У тебя был такой вид, будто ты сейчас бросишься и растерзаешь Грекова.
Я сделал зверское лицо, растопырил пальцы и, рыча, пошел на Андру.
— Ой-ой, перестань, страшно! — засмеялась она. — Робин, что же ты не спасаешь меня?
— Я устал, — сказал Робин. — В течение всего заседания я придерживал этого максималиста — так, кажется, тебя назвали? — придерживал за брюки. Я устал и иду отдыхать.
* * *В кабине аэропоезда было тихо и малолюдно. Высокие спинки кресел загораживали нас от посторонних глаз. Мы молчали. На душе было смутно и тревожно, я поглядывал на Андру, тонкий профиль ее лица был безмятежно спокоен, но я чувствовал, что она тоже напряжена и встревожена.
— О чем ты думаешь? — спросила она вдруг, не поворачивая ко мне головы.
— О тебе, — сказал я. — О нас с тобой.
Андра чуть качнулась вперед.
— А тогда… в полете… ты думал обо мне?
— Нет.
— Я страшно волновалась, когда услышала о вашем полете. Почему ты ничего мне не сказал?
— Скажу сейчас… Я тебя люблю.
— Ох, Улисс…
Она закрыла глаза и некоторое время так сидела.
Я тоже молчал. Ничего не скажу больше. Вроде бы и не вырвались эти слова. И ничего не надо. Только сидеть вот так, рядом, рука к руке, и мчаться вслед за догорающим днем. И пусть молчит. Все сказано — и ничего не надо.
Ну что за радость в самом деле быть женой пилота…
Над частоколом сосен виднелись ближние корпуса Веды Тумана. Золотился свет в окнах. Я подумал о своем домике в поселка космонавтов — давно не горел там свет в окошках, пустых и незрячих. Не хотелось туда возвращаться. Провожу Андру, подумал я, и махну в Учебный центр, переночую у кого-нибудь из ребят.
Мы остановились на переходной площадке. Влево бежала транслента к Веде Тумана, вправо — к Учебному центру и поселку космонавтов.
Остро пахло хвоей, дождем, близостью моря.
Андра медлила, стояла в задумчивости. Я посмотрел на нее, и тут же она вскинула тревожный взгляд и сказала:
— Не могу расстаться с тобой, Улисс…
* * *Так вот, должно быть, и происходят крутые повороты в жизни человека.
Был некто Улисс Дружинин, пилот, сын примаров, мрачноватый тип с прекрасными задатками брюзги и бродяги, и никто во Вселенной не испытывал особой радости от факта его существования.
И не стало его.
Облако в штанах — как однажды сказал поэт. Вот что осталось от некоего Улисса Дружинина…
— Отныне ты не будешь ходить по земле. Я буду тебя носить на руках. Вот так.
— Перестань, — смеялась Андра. — Пусти…
— Ты моя драгоценность. Моя царевна. Моя ненаглядная.
— Откуда у тебя эти слова? Почему ты заговорил по-русски?
— Моя жар-птица. Моя жена. Ты моя жена?
— Да… Жар-птица — это из сказки?
— Моя жена. Моя жена!
Все, что было раньше, ушло, скрылось за поворотом. Время начало новый отсчет. Вкрадчиво просачивался в комнату лунный свет, затевая легкую игру теней, и мне был близок и понятен старинный первоначальный смысл луны и смысл мира, который поэты не зря же называли подлунным.
Не знаю, сколько прошло времени, и не хотел знать. Но вдруг я почувствовал, что Андра опять встревожилась.
— О чем ты думаешь? — спросил я, готовый защитить ее от всех тревог мира, сколько бы их ни было.
Она не ответила…
Я слышал, как она легко прошла в гостиную. Вслед за тем донесся ее голос:
— Мама?.. Ты не волнуйся, просто я выключила видео… Мама, ты выслушай…
Я не слышал, что ей говорила мать, но понимал, что разговор идет трудный.
— Я у Улисса… Да… Мама, погоди, ну нельзя же так, дай мне сказать. Мы решили пожениться. Ты слышишь? Мама, ты слышишь?.. Ну, не надо, мамочка, нельзя же так…
Она перешла на шепот, я не различал слов, хотя весь обратился в слух. Во мне поднималась злость к Ронге. Я представлял себе ее резкое, прекрасное лицо на экране видеофона, ее непримиримые глаза. Мне хотелось выхватить у Андры видеофон, крикнуть: «Перестань ее мучить!»
Вернулась Андра, я обнял ее, глаза у нее были мокрые.
— Что она сказала?
— Требует, чтобы я сейчас же приехала домой.
— И ты… ты поедешь?
— Нет.
Вот какая жена мне досталась. Буду же я тебя беречь, моя храбрая!..
— Не сердись на нее, Улисс. Мама очень хорошая, добрая. Только она устала, потому что отцу никогда не сиделось на месте. Люди ведь разные, один любит движение, другой — покой. Отец вечно таскал ее по всем материкам. А после того случая на Венере мама решила, что хватит с нее кочевой жизни.
— Теперь понятно, почему твоя мама так ко мне относится. Она хочет предотвратить повторение своей судьбы. Я ведь тоже веду не оседлый образ жизни.
— Просто она напугана, — сказала Андра, — Никак не может забыть ту венерианскую историю.
