Иван Черных - Сгоравшие заживо. Хроники дальних бомбардировщиков.
6/VII 1941 г. …Боевой вылет с бомбометанием по Бухаресту…
(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)
Меньшиков долго стоял на аэродроме, глядя в сумеречное вечернее небо, где набирали высоту и подстраивались друг к другу бомбардировщики. Вот эскадрилья собралась — три тройки, вытянутые правым пеленгом, — и взяла курс на запад. На земле уже властвовала темнота, а небо все еще закатно багрянилось, и темные силуэты самолетов медленно и нехотя растворялись в нем, теряя очертания. Вот они исчезли совсем, а Меньшиков все стоял, смотрел вслед и чувствовал, как душа наполняется тоской и болью, словно он провожал боевых друзей в последний невозвратный полет, хотя эскадрилья улетала на первое ночное задание. То ли потому, что недельный перерыв в боевой работе отдалил его от потерь, и он стал потихоньку забывать горящие самолеты в небе Румынии, — а сегодня та картина воздушного боя всплыла вдруг со всеми подробностями, — то ли потому, что задание эскадрилье было особенно сложное и ответственное, он переживал сильнее, чем перед налетом на Бухарест, где участвовал сам.
Неужели и ночные полеты окажутся такими же роковыми, как дневные? Нет, не должно, не может быть. Ведь от полка, по существу, осталась одна эскадрилья.
Ждать, когда экипажи вернутся с задания, думать о них было так мучительно тяжко, что он, побродив немного по аэродрому, сел в эмку и поехал в гарнизон проведать свою квартиру, куда не заглядывал со дня отъезда жены и дочери.
Меньшиков открыл свою квартиру, и на него дохнуло застоялым, затхлым воздухом, словно в квартире век никто не жил. Луч карманного фонарика высветил пустые рамки из-под фотографий — символы пустоты, покинутости, — и у него стиснуло дыхание, будто сердце начало давать перебои; на глаза навернулись слезы. Он опустил луч фонарика на пол. Недалеко от двери стояли Зинины комнатные тапочки, детские ботиночки. Стол уже покрылся пылью. На диване лежало скомканное покрывало — Зина тоже торопилась.
Меньшиков поднял его, сложил конвертом. Опустился на диван. Пружины жалобно скрипнули, будто спросонья, и все снова стихло. Неуютно и мрачно было в его совсем недавно наполненной музыкой и радостным смехом квартире. Он выключил фонарик. Вместе с темнотой на него сразу же навалилась усталость, и скрипнувший диван как бы позвал: приляг хоть на минутку, как бывало…
Как бывало!.. Он приходил с полетов, брал газету и, положив под голову подушку, читал. Потом засыпал на часок, не более, чтобы бодрым и свежим вернуться в штаб и заняться «земными» делами: разбором полетов, составлением плановых таблиц предстоящих полетов, читкой документов. Иногда вечерами к ним приходили товарищи по службе. Пили чай, слушали музыку, говорили о всяких пустяках, шутили, смеялись. И было так весело, так хорошо!
Было, было… А теперь одни переживания. И сколько еще такое продлится? Думали, Гитлер через неделю выдохнется, а он все прет и прет. Сданы Каунас, Вильнюс, Минск, Ровно, Львов… Сколько еще придется пустовать его квартире и вернутся ли сюда Зина с дочуркой?
…Было воскресенье, и в институте, куда приехала поступать Зина, никого, кроме сторожа да коменданта, им разыскать не удалось.
— Вы рано приехали, — недовольно сказал комендант девушке. — Экзамены с 1 августа, общежитие освобождается только 30 июля. Так что три дня вам придется пожить у своих знакомых.
У Зины снова на глаза навернулись слезы. Меньшиков уже знал, что в столице знакомых у нее нет, денег ни копейки, она додумалась на ночь положить их вместе с паспортом в чемодан… Предложить ей поехать в Монино, в его холостяцкую комнатушку?… Другого выхода он не видел.
— Идемте. Что-нибудь придумаем. — А когда вышли из здания института, сказал твердо, как давно решенное: — Поживете эти дни у меня.
Она испуганно замотала головой.
— А без документов вас ни в одну гостиницу не пустят. — Слезы струйками побежали из ее глаз.
— А это уже ни к чему, — ласково пожурил Меньшиков. — Надо не плакать, а искать выход. Раз вы не хотите ко мне, давайте сделаем так: я куплю вам билет на обратную дорогу, дам денег. До Пензы (родители ее жили там) недалеко, и вы к экзаменам успеете обернуться.
Она еще решительнее замотала головой.
— Почему?
— Мачеха больше меня не отпустит, — сквозь слезы выдавила она.
— У вас мачеха?… А отец… родной?
Она кивнула.
— Но он… он послушает ее.
— Почему они не отпустят?
Она пожала плечами.
— Мачеха боится, что подумают, будто она меня выжила из дома. Настаивает, чтобы я училась в Пензе.
— А как она к вам относится?
Зина подумала.
— В общем-то, неплохо. Но мы не любим друг друга.
— За что?
— Я ее — за маму. Она липла к папе, когда мама была еще жива.
— А ты откуда это знаешь? — Он и сам не заметил, как вырвалось у него «ты», но поправляться не стал — так проще и доверительнее.
— Папа сам маме рассказывал.
— И после этого он женился на ней?
Зина печально кивнула.
— Он такой бесхарактерный…
— Почему ты думаешь, что и она тебя не любит?
— Я ж видела…
— И потому уехала?
Снова кивок.
— Да, печальное положение… Ну вот что, я оставлю тебе денег — и поступай как знаешь. Мне завтра на службу. — Он полез за деньгами. Она протестующе замахала руками.
— Нет, нет, я не возьму. Все равно без документов…
— Вот видишь, выход остается один — ехать ко мне. А я пока поживу у товарища.
Она все еще колебалась. Потом робко спросила:
— А у вас там… только мужчины?
— Не только. Есть и женщины, жены командиров. Да ты не беспокойся, никто тебя не обидит.
Последняя фраза, кажется, убедила ее, она пошла за ним.
До вечера они гуляли по Москве: ходили в кино, в парк, ужинали в ресторане. Настороженность и недоверчивость Зины развеялись, и порог общежития она переступила без прежнего страха. А на следующее утро, когда он пришел к ней, не заметил на лице и следов переживаний. Зина показалась ему еще более симпатичной.
Он положил на стол деньги.
— У меня к тебе небольшая просьба: сходить в магазин. Я весь день буду на занятиях, вернусь вечером голодный. Так что приготовь ужин по своему вкусу. Посмотрю, какая ты хозяйка, — весело подбодрил он ее. — И себя, разумеется, голодом не мори…
Через три дня Зина уехала сдавать экзамены. Не вернулась она, как обещала, ни в первое воскресенье, ни во второе, ни в третье. И он из-за занятости по службе не мог вырваться в столицу. Раньше, возвращаясь в свою комнатенку, он преспокойно заваливался спать, а теперь, несмотря на усталость, подолгу лежал с открытыми глазами. И он вдруг обнаружил, что скучает по девушке, что без нее ему стало одиноко и тоскливо. Вспоминает их встречу, перебирает в памяти все слова, сказанные ею…
