Лев Корнешов - Зона риска
— Вот что! — Лина отвесила ему основательную затрещину, Зойка вскрикнула от испуга, спряталась за спину подруги.
Роман подбежал к девушкам, однако его опередили. Ватага Мишки Мушкета окружила франтов, одного из них прижали к стенке, другой пытался вырваться из кольца злорадно ухмыляющихся, скорых на расправу ребят.
Мишка появился на месте действия эффектно — он вошел в круг неторопливо, вразвалочку, источая презрение к несмышленышам, нарушившим порядок в его владениях.
— Ой, Ромка, эти двое прицепились, уйти не дают! — чуть не плача, объясняла Лина брату. Под его защитой она чувствовала себя увереннее, но Роман видел, что только сейчас сестренка по-настоящему испугалась.
Мишель Мушкет, словно только что увидел Романа, деловито спросил:
— Сам будешь бить хануриков? — И объяснил тем: — Между прочим, он, — Мишель ткнул в грудь Роману, — кандидат в мастера. Не по шашкам-шашечкам, а по боксу.
— Отпустите нас, — молили парни, — мы... мы... ничего такого... Хотели познакомиться...
— Ну их к дьяволу, — сказал Роман. — Перепугались... Пусть катятся.
Он не любил драк и избегал их.
Приятели Мишеля разочарованно загалдели — им хотелось посмотреть, как кандидат в мастера будет «делать» франтов.
— Пусть катятся, — согласился Мишель и скомандовал своим: — Айда, соколики, имеются важные дела.
Он удалился с большим достоинством, которое всегда ценилось на стометровке.
Роман и Лина сначала провели до подъезда испуганную Зою, а потом пошли домой.
На кухне пили чай, еще раз прочитали письмо родителей, поговорили о разных разностях, а о происшествии на стометровке словно по уговору ни слова.
— Скорей бы папа с мамой приехали, — вздохнула Лина.
— Хорошо бы, — согласился Роман.
Раньше как было? Чуть что неясно — к отцу... Теперь же накопилось столько всего, а посоветоваться не с кем.
Лина сказала:
— Ты только не думай, что на стометровке всегда так... Ребята неплохие, не нахальничают, некоторые, правда, напяливают на себя черт знает что — пыль в глаза пускают... Видел того, в котелке?
— Ага.
— Так он в школе отличник, и все говорят, что из него знаменитый поэт получится, стихи пишет.
— А котелок при чем?
— Это он где-то вычитал, что все поэты в юности отличались экстравагантностью. Дурак?
— Дурак, — подтвердил Роман.
— Ну ничего, — рассудила Лина, — со временем это у него пройдет.
Роман засмеялся.
— Ты, Линка, совсем как мама рассуждаешь.
— Мама у нас умная и добрая. Что-то она сейчас делает?
— Наверное, за ранеными ухаживает. — Роман вспомнил письмо и вдруг подумал: а ведь их родители живут рядом с опасностью — бандиты не спрашивают паспорта, они убивают всех подряд...
— Я, знаешь, отчего пошла на стометровку? Хотела тебе насолить, чтобы не пропадал по вечерам.
— Так я же вовремя пришел!
— Это сегодня. А вчера, а раньше? Думаешь, я не догадываюсь, что с тобой происходит?
— Линка, перестань! — грозно сказал Роман.
— У тебя любовь, вот что! — выпалила Лина и тут же выскочила из-за стола, увернувшись от Романового шлепка.
Нахальная девчонка даже язык показала.
— Она звонила сегодня, твоя пассия, так я сказала, что тебе некогда трепаться по пустякам.
— Линка... — завопил Роман.
После непонятного, странного разговора по телефону с Инной Роман твердо решил, что никогда, никогда больше ей не позвонит. Он не позволит водить себя за нос! С ним этот номер не пройдет! И вообще, обходился без нее раньше, обойдется и в будущем. Видно, правы те ребята, которые говорят, что от девчонок хорошего не жди. Правда, Инна непохожа на других, она особенная. Но все равно, раз так получается, он не позволит...
Что он собирался «не позволять», Роман и сам толком бы не объяснил.
ВОПРОСЫ ПОТОМ...
Серый туман рассеивался медленно, цеплялся за углы комнаты, поднимался к потолку. А потолок был далеким, плывущим в смещающемся пространстве. Словно бы самолет, на котором Андрей улетал в очередную командировку, вошел в полосу набухших грозой облаков.
— Вы меня видите? — чей-то голос звучал глухо и отдаленно.
Он не знал, видит или нет. Все плыло перед глазами, и остановить эту круговерть было невозможно. Андрей снова попробовал повернуть голову — ничего не вышло.
— Спокойно, спокойно! — словно издалека услышал он.
Андрей несколько минут сосредоточенно смотрел вверх, стараясь что-нибудь различить в пространстве, окутавшем его. И он увидел! Девушка совсем низко склонилась над ним. Потом она куда-то ушла, Андрей слышал ее шаги. Ее очень долго не было, и он почему-то испугался одиночества, непонятный страх подобрался к сердцу. «Вернитесь!» — мысленно взмолился Андрей.
Вновь послышались шаги, и Андрей определил, что вместе с девушкой вошел еще кто-то. Ему казалось необычайно важным услышать, о чем они говорят. И это удалось, хотя слова доносились глухо и невнятно.
— Он меня увидел, Людмила Григорьевна, это точно.
— Пора уже...
К нему притрагивались чьи-то руки, с ним что-то делали, он не понимал, что именно, потому что временами словно бы отключался от внешнего мира, и тогда серый туман густел, становился темным.
— Вы меня слышите? — Теперь Андрею было ясно, что обращаются именно к нему.
Андрей хотел ответить «да», пошевелил губами, но слово так и осталось непроизнесенным.
— Ничего не надо говорить. Мы вас поняли. Закройте, пожалуйста, глаза — так вам будет легче.
Андрей опустил веки — стало совсем темно, но пришло чувство облегчения.
— Очень, хорошо, — донеслось до него одобрительное. — Лежите спокойно, не пытайтесь двигаться и задавать вопросы. Всему свое время.
Вдруг стало хуже, теперь голоса доносились совсем издалека, он ничего не понимал, только чувствовал, что в комнате разговаривают.
Взяли его руку, что-то с нею делали, потом снова прикрыли одеялом,
«Скажите же, что со мной?!» — Андрею показалось, что он громко и отчетливо спросил это.
Но снова все вокруг поплыло, исчезло, только темнота теперь была клочковатой, в светлых пятнах...
УРОКИ ГЕННАДИЯ ДЕСЯТНИКА
К Геннадию Степановичу Мушкетерову вечером пришел гость, закадычный дружок Сеня Губа. Мишка вертелся вокруг брата и Сени, который еще на пороге извлек из кармана бутылку, аккуратно водрузил на стол.
— Мать, спроворь закусь, — распорядился Геннадий.
Мать начала ворчать — «ни днем, ни ночью нет покоя», гремела посудой.
— Шевелись, — нахмурился Геннадий.
