Георгий Мартынов - Кто же он?
— С самого начала, — говорил он, — я был уверен, что в жизни Николая есть какая-то тайна. И ясно было, что эта тайна относится не к довоенному времени, а к его боевой жизни. В то, что он действительно забыл о своем пребывании в партизанском отряде до того, как попал в плен, я не верил, хотя и должен был признать, что это возможно, учитывая контузию… И так же было ясно, что именно там, в том партизанском отряде, зародилась эта тайна. Не желая ее раскрывать, или потому что он не мог ее открыть, Михайлов был вынужден притворяться, что всё забыл. II эта же тайна заставляла его кидаться навстречу смерти. То, что он остался жив до конца войны, — не его «вина». Михаилов делал всё, чтобы быть убитым в бою. Именно в бою. Покончить с собой он мог и любую минуту. Мне кажется, что вам надо обратить особое внимание на это обстоятельство.
Афонин кивнул. Он не хотел прерывать мысли Лозового своими репликами. Пусть говорит всё, что думает. Слабые места в его рассуждениях капитан отмечал про себя.
— Я много думал о тайне Михайлова, — продолжал Лозовой, — особенно после его «смерти». И чем больше я думал, тем больше крепло во мне убеждение, что он… — Лозовой, словно споткнувшись на этом слове, тревожно посмотрел на Афонина. — Я еще раз заявляю вам, что наградной лист на Михайлова я подписал, придя к окончательному выводу. Я считал и считаю, что Николай Михайлов заслужил награду.
— Полностью с вами согласен, — сказал Афонии.
— Как много советских людей проявили малодушие в начале войны, и как много из них последующей жизнью заслужили полное прощение. Так что же могло произойти с Михайловым? — круто вернулся Лозовой к прежней теме. — Он попал в плен… Право, мне очень неприятно говорить вам про всё это, — к досаде Афонина, которую он, впрочем, ничем не показал, Лозовой снова свернул в сторону, — но вы должны знать всё. Иначе вы никогда не установите причину смерти Михайлова… Я думаю, он попал в лапы гестапо и не выдержал. Согласился сотрудничать, спасая этим свою жизнь. Но он не намеревался действительно служить гестапо. Его мучили угрызения совести. Этим объясняются его дальнейшее поведение и поиски смерти. И вот, оставшись чудом жив, узнав о высокой награде, он кончает самоубийством, не прощая себе проявленного малодушия и считая себя недостойным награды. Мне кажется, было так.
Лозовой замолчал, всё с тем же выражением тревоги на лице глядя на Афонина. Капитану было ясно: его собеседник искренне верит в правильность своей догадки и боится, что следственный работник может с ним не согласиться. Вероятно, Лозового даже оскорбляет мысль, что к его фронтовому товарищу, которого он любил и уважал, могут отнестись не так, как относится он сам. Когда несколько минут назад Афонин согласился с мнением Лозового, он говорил не совсем то, что думал, не хотелось спорить. Ему было важно узнать мысли Лозового, а свое мнение он не считал нужным высказывать. Его выводы из двойного рассказа о Михайлове были почти противоположны выводам бывшего комиссара.
— Если позволите, я задам вам несколько вопросов, — сказал он. — Но сперва я должен заметить, что вы напрасно стараетесь реабилитировать Михайлова в моих глазах. Поверьте, в этом нет никакой нужды. Я, так же как и вы, вполне убежден, что он был безусловно достоин… награды.
Лозовой не заметил легкой заминки перед словом «награда», тревога в его глазах исчезла.
— Первый вопрос. Чем вы руководствовались, когда противились расстрелу Михайлова в день его появления в вашем отряде? Тем более, что, по вашим же словам, вы не поверили тому, что он действительно всё забыл.
— В тот день, — ответил Лозовой, — вернее, на второй день, я не был уверен, что он помнит. Это пришло потом. А во-вторых, было совершенно очевидно, что Михайлов не агент гестапо, или, судя по его дальнейшему поведению, не намерен быть агентом. Слишком нелепо для гестаповца он себя вел. Я же говорил уже об этом, — немного удивленно сказал Лозовой.
Вопрос действительно мог показаться странным, но Афонин не хотел объяснять, чем он вызван, — это не входило в его планы. Поэтому он притворился, что не заметил удивления своего собеседника (пусть думает, что хочет), и задал второй вопрос:
— Михайлов бежал из лагеря для военнопленных с тремя товарищами. Я понял из вашего рассказа, что этот факт сначала вызвал у вас сомнения, но потом они отпали. Так вот, пытались ли вы узнать у него фамилии тех трех? И что вы думаете об этой детали сейчас?
— Да, пытался. Но он назвал только имена. Фамилий он не помнил, или никогда не знал. Не знал, конечно, потому что не бежал из лагеря, в котором никогда не был.
— Почему вы отказались от мысли, что он мог где-нибудь по пути получить чистую одежду?
— Потому что он сам как-то, месяца через три после прихода к нам, рассказал, что, идя на восток, не заходил никуда, прячась от людей.
— И вы оставили этот факт без внимания?
— К тому моменту у меня сложилось о нем твердое мнение. Если бы это выяснилось раньше — другое дело, а тогда я считал, что такая мелкая деталь не меняет общей картины. Я уже вполне был уверен, где он был.
— А где, по-вашему?
— Служил в полицаях. И находился как раз в том селе, на которое мы совершили налет в то утро. Это и объясняет — как он оказался в бою вместе с нами.
— Совершенно верно! — вырвалось у Афонина.
Но он тут же постарался замаскировать свой промах. В намерения капитана совсем не входило выдавать Лозовому свое согласие с его выводами. А это неизбежно случилось бы, обрати тот внимание на эти слова и начни расспрашивать Афонина. Поэтому он поспешил пояснить их сам:
— То есть, мне кажется, что это верно. Иначе трудно объяснить появление Михайлова в ваших рядах. Вы сами говорили, что присоединиться к отряду до нападения на опорный пункт он не мог.
— Никак не мог. В конце войны у нас было несколько бывших полицаев. И, как правило, они воевали, не щадя себя. Но Михаилов воевал геройски!
Лозовой так нажал на последнее слово, что Афонин понял: тревога за репутацию Михайлова еще не совсем покинула его.
«Велика сила боевой дружбы», — подумал Афонин.
Всё же он не удержался от реплике:
— Как бы хорошо ни воевал бывший полицай, мне кажется, что награда, к которой вы его представили, чрезмерно велика.
Он сказал это потому, что хотел выяснить до конца предположения Лозового.
Лозовой ответил так, как и ожидал Афонин:
— Мы с Нестеровым считали, что Михайлов только числился в полицаях. Допускали возможность, что он оказался в этом селе только потому, что отсюда гестапо намеревалось перебросить его к нам в качестве своего агента. Никаких преступлений против нашего народа Михайлов не совершил. Согласился только затем, чтобы скорее и любым путем попасть к нам. Мы были уверены, что его не в чем обвинить. И исходили из того, как оп воевал у нас. И то, что мы были правы, доказывает факт представления его к той же награде в отряде Добронравова.
