Александр Барченко - Из мрака
— Ах, вы признаёте, что именно «нашего общества»?
— Признаю. Но при этом утверждаю, что общество совершенно произвольно приписывает себе исключительное право на этот ключ. С ним оперировали ещё в Вавилоне, в Египте и в Греции. То обстоятельство, что символы апокалипсиса, включая таинственное «звериное число», раскрываются этим ключом, — лучшее доказательство того, что ключ этот был известен автору откровения.
Полковник хотел возразить, но спохватился, выжидательно стиснул губы.
— Третье обвинение — письмена первобытного племени. Но разве другие исследователи не обращали внимания на то, что таинственные иероглифы на самой вершине скал Уади Сипайского полуострова, начертанные выше других, уже разобранных, не имеют ничего общего с арамейскими, куфическими письменами. Разве не обнаружено в них начертание символа, которым арийцы изображали огонь? Разве десятки экспедиций не дали нам изображений таких же таинственных знаков, начертанных чьей-то рукой на самых недоступных вершинах голых каменных скал великих Сибирских бассейнов? Разве исследователи следов таинственной погибшей культуры на островах Воскресенья, Помоту, Тонга не обнаружили тех же начертаний?
— Предположим… Однако именно вам, дорогой брат, никому иному, принадлежит честь сопоставления этих открытий, честь столь остроумных догадок?
Доктор возразил по-прежнему спокойно:
— Догадка может родиться в уме любого исследователя. Но я сам не хочу отрицать, что двигателем моей работы было желание навести на путь именно этих догадок…
— Ах, значит, вы сами признаёте…
— Признаю и открыто заявляю, что стремление общества окружать тайной ключи, раскрывающие науке новые широкие горизонты, я нахожу недопустимым.
Полковник торопливо протянул руку с трибуны, позвенел о графин стаканом, перебил настойчиво:
— К сожалению, должен призвать дорогого брата к порядку. Уважаемый брат уклоняется от ответа по существу. Но учитель… — полковник выдвинул нижнюю челюсть, набожно закатил глаза. — Учитель говорит: «Защити животное или ребёнка, но не вмешивайся в судьбу взрослого человека».
— Предоставить умирающему с голоду умирать? — перебил доктор негромко.
Полковник поспешно процитировал:
— «Накормить бедных — хорошее, полезное и благородное дело… Но напитать их души ещё благороднее и полезнее, чем насытить их физические тела».
Брезгливая гримаса пробежала по лицу доктора. С минуту сдерживался, подыскивая, смягчая выражения, сказал заметно дрогнувшим голосом:
— Нет более удобной, более пригодной для бездушного эгоиста лазейки, чем та, которую создали себе ханжи и мелкие себялюбивые натуры из слов учителя. И если вы ненамеренно остановились, полковник, если вы избрали эту цитату, то цитируйте дальше: «Каждый богач может напитать тело, но только тот, кто знает, может утолить голод души…» Пересчитайте же мне богачей, их немало среди членов нашего общества, пересчитайте мне тех, кто выполняет обе возможности, кто не стремится почить на лаврах в выполнении одной… последней?
Полная дама с седой шевелюрой несколько раз пыталась перебить противников, обливала доктора гневными взглядами, что-то возмущённо шептала маленькому автору религиозного трактата.
Теперь она выпрямила внушительную фигуру, поднялась, с решительным видом обратилась к полковнику:
— Прошу слова.
Полковник перегнулся в глубочайшем поклоне, сделал рукою широкий пригласительный жест.
Дама сказала, кинув в сторону доктора сухой и враждебный взгляд:
— Мне кажется, как вы, брат, так и вы… сэр, теряете время в бесплодном состязании. Мы намеревались предложить на обсуждение наших бенаресских братьев вопрос простой и ясный. Вы, сэр, как лицо заинтересованное, разрешаете формулировать его перед собранием?
Доктор почтительно наклонил голову в сторону пожилой дамы:
— Прошу вас об этом, сударыня.
Дама настоящим мужским жестом встряхнула седой шевелюрой, обвела испытующим взглядом собрание, сказала:
— При всём моём уважении к научным заслугам вашим, сэр, общество в лице его старших членов вынуждено признать ваши действия не соответствующими основным требованиям корпоративной чести.
Бледные мисс ещё больше потупили гладко причёсанные головки. Офицеры, будто по команде, разом повернулись, с любопытством уставились на человека, получившего тяжёлое оскорбление в столь резкой и определённой форме. Человек стоял спокойно, не подал реплики, лишь выжидательно взглянул на покрасневшее от гнева лицо седой дамы. Та продолжала, видимо волнуясь:
— Да, сэр, не соответствующими чести. Не откажите же теперь ответить, не уклоняясь, на вопросы, подлежащие обсуждению общества…
Дама сделала паузу, потом, медленно отчеканивая слова, с видом председателя коронованного суда сказала:
— Будете ли вы отрицать, что неоднократно делали достоянием профанов сведения, которыми располагают самые высшие степени посвящения нашего общества?
Доктор Чёрный серьёзно и коротко ответил:
— Не отрицаю.
— Так… Станете ли вы также отрицать, что вами неоднократно печатно и устно подрывалось в широких массах доверие к основным догматам нашего мировоззрения?
— Признаю и это.
— Что вы не один раз, и здесь и в Европе, нарушали корпоративную дисциплину, старались восстановить против неё вашу аудиторию.
Доктор ответил:
— Моё глубокое убеждение, что нет элемента более мертвящего, парализующего мысль, чем партийные рамки и партийная дисциплина.
Дама обменялась с полковником и сморщенным старцем в тюрбане возмущённым и в то же время торжествующим взглядом.
— Ах, вы и этого не отрицаете? Тем лучше. Вы сами облегчаете формулировку обвинения. Гм… Исходя из того, что сведениями, которые вы так опрометчиво сделали достоянием профанов, вас вооружило посвящение учителей нашего общества в тайны скрытого знания, которые открыты были вам под клятвой…
Доктор Чёрный внезапно перебил спокойно и мягко, но настойчиво, чуть улыбнувшись синими глазами:
— К сожалению, сударыня… это вынужден категорически отрицать.
Полная дама изумлённо отшатнулась, залилась багровым румянцем, почти крикнула:
— Я вас не понимаю. Что вы хотите сказать?
Доктор ответил, не скрывая мягкой, но чуть-чуть насмешливой улыбки:
— Мне кажется, я выразился достаточно ясно. Вы утверждаете, будто сведения, которыми я располагаю, приобретены мною в обществе, от лиц, которых вы называете учителями, что таковые посвятили меня под клятвой хранить в тайне…
