В. Михайлов - Искатель. 1968. Выпуск №4
— Суточные?
Казановак почесал затылок и углубился в изучение какой-то книги. Он долго вычислял что-то на бумаге, рылся в ящике стола, сокрушенно вздыхал и снова писал на бумаге колонки цифр.
Наконец жестом ростовщика он выбросил на стол горсть монет.
— Вот, получайте! На четыре дня — двадцать динариев.
— Почему же на четыре?
— День отбытия и день прибытия считаются за один день, — пояснил Казановак.
Курочкин понятия не имел, что это за сумма.
— Простите, — робко сказал он, — o двадцать динариев это много или мало? То есть я хотел спросить… в общем я не представляю себе…
— Ну, копей царя Соломона вы на них не купите, но прокормиться хватит, — ответил Казановак, обнаружив при этом недюжинное знание экономической ситуации на Ближнем Востоке в эпоху римского владычества. — Все?
— Еще две бутылки водки, — попросил Курочкин, вспомнив совет Плевако. — Если можно, то пшеничной.
— Это еще зачем?
Курочкин замялся.
— Видите ли, — сказал он лживым голосом, — экипировка у меня очень легкая, а ночи там холодные.
— Маша, одну бутылочку!
— Но почему одну? — вступил в пререкания Курочкин.
— Не такие уж там холодные ночи, — резонно ответил Казановак.
Расторопная Маша принесла и водку.
Курочкин поднялся и растерянно оглянулся по сторонам.
— Извините, еще один вопрос: а куда все это можно сложить?
— Маша, достань чемодан.
— Нет, нет! — поспешно возразил Курочкин. — Чемодан — это не та эпоха. Нельзя ли что-нибудь более подходящее?
— Например?
— Ну, хотя бы суму.
— Суму? — Казановак придвинул к себе справочник. — Можно и суму.
Предложенный ассортимент сумок охватывал весь диапазон от необъятных кожаных ридикюлей, какие некогда носили престарелые гувернантки, до современных сумочек для театра из ароматного пластика.
Курочкин выбрал голубую прорезиненную сумку с длинным ремнем через плечо, украшенную шпилями высотных зданий и надписью «Аэрофлот». Ничего более подходящего не нашлось. — Теперь, кажется, все, — облегченно вздохнул он.
— Постойте — закричала Маша. — А грим?
Курочкин выбрал раздвоенную бородку и локоны, ниспадающие на плечи.
Маша макнула кисть в какую-то банку, обильно смазала клеем лицо Курочкина и пришлепнула парик и бороду.
— Просто душка! — сказала она, отступив два шага назад.
— А они… того… не отклеятся? — спросил Курочкин, выплевывая попавшие в рот волосы.
— Можете не сомневаться! — усмехнулся Казановак. — Зубами не отдерете. Вернетесь, Маша отклеит.
— Ну спасибо! — Курочкин вскинул на плечо сумку и направился к двери.
— Подождите! — остановил его Казановак. — А словари, разговорники не требуются?
— Нет, — гордо ответил Курочкин. — Я в совершенстве владею древнееврейским.
— Тогда распишитесь за реквизит. Вот здесь и здесь, в двух экземплярах.
— Ничего не забыли? — спросил лаборант.
— Сейчас проверю. — Курочкин открыл сумку и в темноте нащупал пачку сигарет, зажигалку, индивидуальный пакет и бутылку. — Минуточку! — Он пошарил в поисках рассыпавшихся монет. — Кажется, все!
— Тогда начинаем, лежите спокойно! Смотрите прямо!
До Курочкина донесся звук захлопывающейся дверцы. Сразу же после этого на стене камеры, где он находился, зажглось множество разноцветных лампочек.
Курочкин поудобнее устроился на гладкой холодной поверхности лежака. То ли от страха, то ли по другой причине его начало мутить. Где-то над головой медленно и неуклонно нарастал хватающий за сердце свист. В бешеном ритме замигали лампочки. Вспыхнула надпись:
СПОКОЙНО! НЕ ДВИГАТЬСЯ, ЗАКРЫТЬ ГЛАЗА!
Лежак начал вибрировать выматывающей мелкой дрожью. Курочкин машинально прижал к себе сумку, и в этот момент что-то оглушительно грохнуло, рассыпалось треском, ослепило через закрытые веки фиолетовым светом и, перевернув на живот, бросило его в небытие…
Курочкин открыл глаза и закашлялся от набившегося в рот песка. Приподнявшись на четвереньки, он огляделся по сторонам.
Прямо перед ним расстилалась мертвая, выжженная солнцем пустыня. Слева, в отдалении, — гряда гор, справа — озеро. Несколько людей, казавшихся отсюда совсем маленькими, копошились на берегу.
Курочкин встал на ноги, отряхнулся и, прихватив сумку, направился к озеру.
Хождение в сандалиях на босу ногу по горячему песку оказалось куда более неприятным делом, чем это можно было себе представить, сидя в уютном помещении отдела «Времена и Нравы». Песок обжигал, набивался между ступнями и подошвами, прилипал к размякшим от жары ремешкам, отчего те сразу приобретали все свойства наждачного полотна.
Курочкину пришлось несколько раз присаживаться, вытряхивать песок из сандалий и обтирать ноги полою хитона, раньше чем ему удалось добраться до более или менее твердого грунта на берегу.
Его заметили. Весь облик человека в странном одеянии, с сумкой на плече, двигающегося походкой, напоминающей журавлиный шаг, был столь необычен, что трое рыбаков, чинивших на берегу сеть, бросили работу и с интересом наблюдали за при-ближением незнакомца.
— Уф! — Курочкин плюхнулся рядом с ними на песок и стащил с ног злополучные сандалии. — Ну и жарища!
Поскольку эта фраза была произнесена по-русски, она не вызвала никакого отклика у рыбаков, продолжавших разглядывать экипировку путешественника во времени.
Однако Курочкин не зря был представителем науки, ставящей радость познания выше личных неудобств.
— Мир вам, добрые люди! — сказал он, переходя на древнееврейский в надежде, что чисто библейский оборот речи несколько скрасит дефекты произношения. — Шелом алейхем!
— Шолом! — хором ответили рыбаки.
— Рыбку ловите? — спросил Курочкин, соображая, как же лучше завести с ними разговор на интересующую его тему.
— Ловим, — подтвердил высокий широкоплечий рыбак.
— Как уловы? План выполняете?
Рыбак ничего не ответил и занялся сетью.
— Иаков! Иоанн! — крикнул он зычным голосом. — Давай, а то дотемна не управимся!
— Сейчас, отец! — ответил тот, кого звали Иаковом. — Видишь, с человеком разговариваем!
— Ради бога, не обращайте на меня внимания, — смутился Курочкин. — Занимайтесь своим делом, а я просто так, рядышком посижу.
— Ничего, подождет, — сказал Иоанн, — а то мы, сыновья Зеведеевы, и так притча во языцех, с утра до ночи вкалываем. А ты откуда сам?
— Я?.. Гм… — Курочкин был совершенно не подготовлен к такому вопросу. — Я… в общем… из Назарета, — неожиданно выпалил он.
