Эдлис Сергрэв - История яхты «Паразит»
— Куда мы едем? — резко спросила Маруся, изнемогая на веслах. Ей казалось, что она неудержимо плачет, но то лишь катилась по щекам вода… Отяжелевшая лодка вязла в море, как в болоте.
«Умерли мы ни за что, ни про что! — подумал Хлюст. — А парни были хоть куда»…
Вдруг он дико заорал, сам еще толком не понимая, отчего орет, — и даже едва не шарахнулся, в изумлении, от самого себя… Прямо на «Удаволствие души» шел издалека настоящий корабль, светившийся круглыми огоньками иллюминаторов. Несколько минут возобновленной борьбы с морем, вопли и радость вышибли из друзей последнюю энергию. Правда, корабль делал все от него зависящее, но если спасение было близко, то гибель еще ближе. Банка из-под молока и кепка полетели за борт; вода быстро поднялась до икр. Маруся в глубоком обмороке ловко перешагнула через скамьи, чтобы склониться на корму… Здесь она каким-то внутренним слухом уловила странные слова:
— Чтоб я так жил, если я уже не утоп…
Голос этот исходил из загробных низов…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, утверждающая, что в жизни сбываются самые невероятные мечты; тут же появляется новый персонаж, которого никак не ожидали ни герои, ни сам автор
Но худший твой день был,
Рюбен Пэйн,
Когда ты встретил нас!
Киплинг. — «Баллада о котиках».Погибающих захлестнула пена. Раздался скрежет, и борт о борт с «Удаволствием души» остановилась трепещущая моторная лодка. Несколько беспорядочных выстрелов вызвали Марусю из обморока. Бурдюков поднял руки, Опанас с криком «сдаемся!» уцепился за мачту, а с моторной лодки кто-то надрывался на незнакомом и жутком языке…
— Эй, камрад! — выдавил из себя Бурдюков, — мы не понимайт ваша, что говорийт! Мы русс!..
— Контрабанда! — ракетой взвился из шлюпки яростный фальцет, — контрабанда!
Опанас потряс мачту:
— Нам нужно видеть капитана! Мы тонем! Понимаете, тонем!
— Спасите! Пожар! — завопила Маруся.
— Караул! — заверещал Хлюст и, перепрыгнув в шлюпку, ухитрился на лету вытащить из какого-то попутного кармана коробку спичек. С подошедшей поближе яхты склонились любопытные фигуры, и крикливый голос бросил:
— Уот хэппенд?[14]
Со шлюпки прогавкали. Тотчас же на палубе яхты робкий голос спросил по-русски:
— А что вам надо? Может, вы по делу?
— Капитана! — продолжала визжать Маруся. — Спасите!
— Слушайте, черт побери! — возмущенно подтвердил Опанас. — Пока вы нас допросите, мы потонем.
— Это ничего, мы спасем вас, — ответил тот же робкий голос. — А зачем вам капитан? Капитан не говорит по-русски.
— Так переведите ему, — крикнул Бурдюков, — что трое юношей и одна храбрая девушка с опасностью для жизни…
— Да, да, я слушаю…
…Робкий голос погиб под обвалом огромного металлического баса:
— О-о-о! — стихийно ревел бас на все музыкальные лады. — О-о-о-о-о!
— О-о-о-о! — детонируя, зазвенела Маруся в последней стадии нервного истощения.
— И я был молод! — воскликнул бас, покрывая океаны.
Тогда на яхте и в шлюпке настала гробовая тишина.
— Гражданин! — спокойно позвала Маруся, отряхиваясь от столетнего забытья, — ведь это же свинство! Я сижу в воде, а вы нас допрашиваете…
— Гражданин! — перебил Бурдюков. — Гражданин, осуществите! Мы хотим быть юнгами!
Но бас более не появлялся. На его место вскочил, кривляясь, надсадный тенорок.
— Эгей! — прокричал он. — Гау, гав, гав!
К счастью, это означало, что гостей следует принять на борт: почти у самой воды вспыхнула электрическая лампочка и осветила легонькую лестницу со стальными ступеньками.
Потерпевшие крушение бросились на палубу. За ними протопало грозное содержимое пиратской шлюпки, которая тут же со скрипом подтянулась наверх. «Удаволствие души», дождавшись спасения своих пассажиров, ушла на дно.
Вдруг с моря донесся отчаянный гортанный призыв:
— Человек за бортом!
— …….?![15], — дробно посыпался с капитанского мостика командир яхты. — …….?![16].
Матросы бросились к бортам. Конец шлепнулся о воду и, секунд двадцать спустя, на палубу вскарабкалось существо неопределенного пола. Оно артистическим жестом откинуло со лба слипшиеся кудри и, отбивая дробь зубами, произнесло голосом, в котором обитали грусть и Гейне:
— Что такое Венера? — Это не я. — Что такое я? — Лева Промежуткес…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ, статическая и краткая, как точка равноденствия, из которой берет начало скрипучий поворот солнца
Босикадо, мой враг, был могуществен! Я пришел к нему в его страну. И навел на него страх.
Томсон-Сетон. — «Рольф в лесах».Будем слушать дальше.
Н. Бухарин. — «Енчмениада».Хлюст выругался. Отплевавшись от морской воды, он стянул с себя мокрый зипунишко и улегся на нем спать под самой капитанской лесенкой. Глазам умученных комсомольцев представилась грязная, уныло электрифицированная палуба. Металлические сетки на лампочках, интимное урчанье воды, обилие неизвестных механизмов и дымка романтики придавали ей сходство с первоклассной общественной уборной. Оно усугублялось бледностью и независимо-вороватым выражением здешних лиц. Титто Керрозини, Роберт Поотс и фотограф глядели на мокрых гостей с выжидательной симпатией. Никогда еще Титто не терзали с такой силой два противоположных чувства — боязнь открыть свое истинное лицо и желание блеснуть капитанской славой. Единственное, что он мог позволить себе на этот раз, была взволнованная фраза с рукопожатием:
— Мио русски нон поиимати, ви тальянски нон говорит, Титто Керрозини, капитано ди «Паразит»!
Маруся вздрогнула. Бурдюков и Хохотенко наперебой бросились здороваться, боясь, как бы пират не подумал, что им противно прикосновение его руки.
Их занимали в эту трудную, мокрую минуту не только морские разбойники, но и невесть-откудашний человек за бортом. Длиннорукий, худой, с впалыми щеками и пышной шевелюрой, он стоял несколько в сторонке, виновато улыбаясь каждому встречному взгляду и похрустывая пальцами. За всем этим, он равномерно и как-то небрежно дрожал, а с волос его и парусинового костюма стекала спокойная вода.
— Как вы попали сюда? — не удержалась Маруся.
Юноша мигом присоседился и громко прошептал во все уши сразу:
— Зачем волноваться… Что такое жизнь? — Роман. Что такое роман? — Анекдот! Где вы видели анекдот без еврея? Берегите здоровье. — Я спрашиваю их, что такое жизнь! — весело обратился он к пиратам, несмотря на то, что те не понимали русского языка.
В среде пиратов произошло некоторое смятение. Воля Роберта Поотса претерпела ряд частых и слабых колебаний. Наконец, выражение ужаса в глазах Маруси доконало его; механик решился. Слегка оттолкнув капитана, он выступил вперед, нервно провел рукой по волосам, неловко фыркнул и крикнул по-русски:
— Я тово-с, всякой твари по паре! Огребай правичка от старого морячка!
Эта странная фраза ударила по напряженным нервам комсомольцев, как бой часов. Но Роберт Поотс вежливо подошел к Марусе и, вдруг смутившись, прошепелявил:
— Я тово-с, знаете, когда по-русски говорю, — я невоспитанный, а по-английски — я воспитанный. Имею честь… — он запнулся и, медленно краснея, продолжал, — представиться — механик.
— Здра… — обрадовалась Маруся.
Жизнь оборвалась. Залп нестерпимо яркого света испепелил яхту и ночь. На палубу «Паразита» упали тысячи солнц и лопнули, как мыльные пузыри. Из первозданной тьмы возник призрачный и дрожащий голос:
— Готово!
Люди и вещи заняли прежние места. Младший из разбойников дрожащими руками снял с треноги фотографический аппарат; из полузакрытых глаз фотографа дробной скороговоркой бежали слезы.
— Роберт! — умоляюще воскликнул он. — Землячок!
Но механик неприязненно поглядел на него и отошел от комсомольцев на гакаборт.
— Номерок! — шепнул Марусе Опанас. — Не выламывайся, я тебе говорю! — сдержанно рявкнул он, видя, что девушка прижимает к груди побледневшие руки…
Она молча указала ему в сторону, куда направился Роберт.
В районе мрачных механизмов, под угольной лампочкой, изливавшей зловещий, но тихий свет, стоял профилем к зрителям жидкий, как летучая мышь, человек; в согнутой руке он держал крупный револьвер, направленный в рулевую рубку.
Опанас стиснул зубы и потянул за рукав Бурдюкова. Тот пару секунд изучал жуткое зрелище со смешанным чувством ужаса и романтического злорадства; потом жадно перевел дух. Три комсомольских головы сразу отяжелели от сознания ответственности…
— Добро пожаловать! — вдруг тихо выпалил из-за угла младший пират. — Я — здешний фотограф. — При этом он широко распахнул свои мертвые глаза и вытянул трубочкой детские губы. — Плохо-плохо!..
