Луи Буссенар - Капитан Ртуть
— Однако, — проворчал Толстяк, — похоже на то, что мы никогда не узнаем, какого черта мы здесь…
Но Питух уже захрапел. Остальным ничего не оставалось, как последовать его примеру.
Тут в палатку просунулась чья-то голова.
— Эй, парни! Вы что, дрыхнете? Вот лодыри!
Бедняк залез внутрь и легонько потряс Питуха.
— Друг, открой глаза! Найдется выпивки глоток!
— А! Что? К оружию!
Питух приоткрыл глаза и нашарил рукой свой горн.
— Оставь свой кларнет[61], — сказал Бедняк. — Меня прислал Ртуть.
Старый сержант вскочил на ноги.
— В чем дело? Ему нужна наша помощь?
— Да, но совсем в особенном деле.
— Знаешь, этот хитрец, этот душка напоминает мне Оторву, моего милого дружка с Малахова кургана. Для него я сделаю все что угодно и когда угодно.
— Слушай, вот какое дело. Командир де Тюсе, который его балует (они, кажется, были знакомы еще в Париже), прислал ему несколько бутылочек шампанского.
— Черт возьми! Это тебе не лимонад!
— Так вот, Ртуть — славный парень, он сказал, что там хватит и для друзей, и послал меня узнать, хотите ли вы быть в их числе.
Питух решил, что следует держаться с достоинством.
— Несомненно… господин Ртуть делает нам честь… я очень признателен, но боюсь показаться навязчивым…
Бедняк рассмеялся:
— Брось ломаться! Кто пойдет с тобой?
— Трое плюс я — не многовато?
— Вовсе нет. Бутылочки толстопузенькие.
Надо вам сказать, что три зуава, всегда следующие по пятам за горнистом, насторожили уши с первых же слов Бедняка. Эти дисциплинированные солдаты были готовы немедленно выполнить приказ.
— Итак, — пыжился Питух, — если господин Ртуть снизошел до любезного приглашения… мы готовы… Толстяк, Чепрак, Булочка!
— Здесь, сержант!
— Знакомьтесь, месье…
— …Бедняк, к вашим услугам! Волонтер контргерильи и первый министр его превосходительства господина Ртуть.
Зуавы отдали честь.
— А теперь, — скомандовал Бедняк, — раз, два, направо — шагом марш!
Солдаты вышли из палатки и двинулись по лагерю. Стояла полная тишина. Усталость одолела воинов, слышались лишь голоса часовых.
Гости с любопытством разглядывали капитана, который вышел их встречать. Правду сказать — они едва узнали его. Тогда, в бою, Ртуть спустился с башни взлохмаченный, оборванный, с лицом, залитым кровью, и с почерневшими руками.
Сейчас капитан нарядился в изящный серый камзол[62], ловко схватывающий его тонкую талию. Руки у него были как у девушки, миниатюрные ноги обуты в желтые ботинки, а гетры[63] — под цвет серых штанов. Прелестное лицо с тонкими чертами, чистый лоб и черные глаза, сверкающие, как бриллианты.
Капитан протянул руки друзьям, и взгляд его был так добродушен и сердечен, что Питух не удержался и воскликнул:
— Вы славный малый, капитан Ртуть!
Все заняли места, откупорили бутылки, чокнулись. Вино искрилось и пенилось.
— Да, — изрек Питух, — так жить можно…
Тут Толстяк поднялся и произнес умильным голосом, положа руку на сердце:
— Предлагаю выпить за здоровье господина Ртуть!
— Господин! — вскричал капитан с притворным возмущением. — Я требую, чтобы это слово было вычеркнуто из вашего лексикона. Я — Ртуть, друг и товарищ по оружию. Спросите у Бедняка! Я требую, чтобы меня не называли ни господином, ни даже капитаном, а просто Ртуть. А если вы хотите сделать мне приятное, перейдем на «ты»!
— Ой, — сказал Питух. — Это слишком!
— Вовсе нет! Так принято между братьями. Сегодня мы все равны в битве за родину и знамя… Питух, дай мне руку и скажи, что мы — друзья…
Питух медлил: уж очень элегантен этот проклятый Ртуть. Да что там думать, дело не в сером камзоле, а в человеке!
— Я тебе верю, вот моя лапа!
— Вы знаете, — продолжил Ртуть, — что я в хороших отношениях с командиром де Тюсе…
— Недаром он нас так увлажняет!
— Так вот, я попрошу его оказать мне милость…
— Он ни в чем не отказывает вам… то есть тебе, — промолвил Питух.
— Я хотел бы получить от него позволение организовать маленький, совершенно независимый отряд… французских партизан. Представляете… Если война будет продолжаться — а мне кажется, она не скоро кончится, — мы станем вольными стрелками. Нас будет немного, не более пятидесяти человек, но все проверенные и преданные бойцы. Один за всех, все за одного. Вам это нравится?
— Еще бы! — подал голос Бомба, молчавший до сих пор. — Знаешь, товарищ Ртуть, раньше я был отъявленным негодяем. А сейчас мне кажется, что с тобой я снова стану честным человеком.
— А я, — сказал Толстяк, — всегда мечтал об этом. Раздавать удары — направо, налево и прямо! Я присоединяюсь!
— И мы, — подтвердили Чепрак и Булочка.
Питух не отвечал. Казалось, его что-то смущало.
— Ну, а ты, друг-горнист? Знаешь, мне бы очень хотелось, чтоб ты был с нами.
— Мне тоже хотелось бы! Но ведь такое дело… я — сержант, зуав, на сверхсрочной службе. Я привязан…
— Ты не понял, — перебил Ртуть. — Мы все обговорим с де Тюсе. Ты и твои товарищи останетесь зуавами, но будете приписаны к отряду капитана Ртуть.
— Ах так! Устрой все и дай мне знать. Ты увидишь, что я не боюсь работы!
— Я ставлю одно условие, — со смехом проговорил Чепрак.
— Какое?
— Ты, Ртуть, знаешь все. Объясни нам…
— …что мы делаем здесь, в Мексике, — окончил Толстяк.
Ртуть тоже засмеялся. Ему часто задавали этот вопрос, и он знал, как трудно ответить.
— Друзья, — произнес капитан, — когда Франция посылает вас на смерть, нечего рассуждать, вперед! Я, наверное, не больше вашего в этом понимаю, но иду за знаменем — и не рассуждаю. Потом все поймем…
— Вот, что я вам говорил? — воскликнул Питух. — Франция — как мать родная. Если ее обижают — бей подлецов, и точка!
В эту минуту раздался оглушительный взрыв. Было пять часов утра, солнце еще не взошло. На черном небе показалось мерцающее зарево в огромных клубах дыма.
— Что это? — спросил Бедняк.
Второй взрыв не дал ему договорить. Словно по воле дьявола начался чудовищный гул, земля задрожала, адские силы над Пуэблой метали громы и молнии. Снопы пламени устремлялись ввысь. Звуки взрывов, отголоски ударов перекликались и смешивались.
Первые лучи восходящего солнца осветили несчастный город, корчащийся в предсмертной агонии. Понемногу взрывы стихли.
Наступила тяжелая, странная, торжественная тишина. Затем со всех сторон горны пропели сигнал о прекращении огня. Парламентер генерала Мендоса предстал в штабе Форея и передал письмо о капитуляции. Штабные офицеры помчались разносить весть.
