С. Бельский - Куда ворон костей не заносил. Рассказы
Вода все прибывала. Казалось, кто-то дикий и разъяренный мечется в гулком мраке, разыскивая тот клочок земли, на котором были мы все, мертвые и живые.
— Скорей, скорей!
Я поднял за один конец мокрый ящик и, осторожно ступая по глине, скользя и обрываясь, пошел к лодке. Дальше мы работали в воде. Ван-Фанг выказал такую силу, какую нельзя было ожидать в его маленьком, худом теле. Я спотыкался, падал, расцарапал себе до крови руки о гвозди, и, наконец, обессиленный, опустился на скамейку в лодке, которая так прыгала и качалась на волнах, что ящики ползли с одной стороны на другую, сталкивались и наваливались друг на друга.
Ван-Фанг перерезал веревку и джонка, подхваченная жадным течением, быстро понеслась к середине реки. Через низкие борта хлестали потоки воды; намокший парус тяжело ворочался и казался злобным существом, которое наваливается мягким телом на меня и Ван-Фанга и напрягает силы, чтобы выбросить нас в певучую, кружащуюся реку.
Тяжелый мрак был полон движения, шороха, каких-то странных голосов, шедших снизу и с боков, перекликавшихся на непонятном языке. Мы то кружились в водоворотах и тогда джонка плыла боком, так что приходилось цепляться за скамейку, то неслись к середине реки и скользили, как в санях с ледяной горы.
Я сидел в тесной дыре, между кормой и ящиками придавленный парусом, оглушенный ударами и толчками, ревом и шумом, уносившей нас воды. Китаец медленно прошел вдоль борта и встал у руля. Я видел полы его халата, раздуваемые ветром и худые ноги, облепленные комьями грязи.
— Ван-Фанг! — крикнул я и ветер подхватил звуки моего голоса. — Ван-Фанг!
Китаец на руле молчал, но кто-то ответил с другого конца лодки:
— Нельзя говорить! Смотри и молчи.
Я приподнялся опираясь руками о корму, и увидел в двух шагах от меня по средине лодки чью-то высокую черную фигуру, и рядом с ней другую. Они сидели, низко склонив крепкие, широкие спины, и мерно поднимали длинные весла.
Люди эти были так близко, что если бы я протянул руку, то мог прикоснуться к их широкополым шляпам и мокрым халатам.
Но страх, перед которым исчезла опасность утонуть в бешеной реке, не позволял мне сделать ни одного движения. Слух и зрение обострились до такой степени, что сквозь завывания ветра под стеной Хингана, я отчетливо слышал, как скрипят весла в уключинах, как переливается вода на дне лодки под ящиками; видел или угадывал, что должен был видеть, лицо китайца на корме. Оно казалось мне хорошо знакомым. Неожиданно я вспомнил И-Кана! Я долго смотрел на его широкий лоб, большие, крепкие скулы, когда мы переносили ящики в лодку.
Свернулся или упал сорванный ветром парус. Кто-то стоял рядом со мной, указывая гребцам куда-то вправо, в мечущийся и ревущий мрак под скалами. Лодка скользнула мимо двух зубцов, глубоко выставлявшихся из воды, черпнула полным бортом, медленно прошла под деревьями, цепляя мачтой за ветви, и, вздрогнув, остановилась, уткнувшись носом в песок.
Я позвал Ван-Фанга и, не дождавшись ответа, прыгнул на хрустящий песок. С невыразимой радостью ухватился за гибкие ветви, за неподвижные камни.
— Я здесь! — крикнул снизу Ван-Фанг, оттуда, где я видел мерно раскачивающуюся вершину тонкой мачты. — Надо привязать джонку. Вода может еще подняться.
Через час мы сидели у костра, в который валили целые деревья, сломанные бурей.
— Пусть он горит выше и ярче! Пусть радостно пламя осветит весь мрак ночи, черную реку и тот далекий берег!
Прямо перед нами была стена Хингана, вся в зеленых кудрявых шапках, по которым плясали отблески света. Внизу, освещенная до мельчайших подробностей, качалась джонка со своим мёртвым грузом. Рядом с ней на черной морщинистой воде, горело пурпурное пятно.
— Теперь наш сон будет продолжаться, — сказал я. — Амур сюда не достанет.
Мудрое, древнее лицо Ван-Фанга улыбнулось.
— Да, мы были между двумя снами, но наше время еще не пришло.
Особенный вкус страны
— Страны, как напитки и кушанья, бывают очень различного вкуса — пресные, соленые, горькие, от которых щиплет во рту и выступают слезы; бывают земли ядовитые, как укус скорпиона, но есть и такие, отрава которых приятна и входит в человека легко и свободно, как вот эта смесь спирта и коньяка, сдобренная лимоном и ванилью! Так ли я говорю?
Пассажир из каюты № 17 выпил большую рюмку чудесного напитка, который стоял перед ним в графине из розового стекла, и продолжал, обращаясь к № 13, молодому человеку, ехавшему на службу из Петербурга в Петропавловск.
Вы окончили лицей (он сказал «ликей»), прочитали или краем уха слышали от других много вздора о климате, природе, инородцах, ископаемых и прочих богатствах этого края, и все это не поможет вам здесь вот настолько, — № 17 встряхнул рюмку, на дне которой оставалось несколько капель противолихорадочной настойки, помогающей, впрочем, и при холере, унынии и крушении всех надежд и упований.
Юный чиновник улыбнулся и спросил:
— Как же познакомиться со вкусом страны?
— Пробуйте ее! смакуйте, как остяки гнилую рыбу, — кончиками пальцев, языком; обоняйте её запахи и когда вас начнет тошнить, будет довольно!
Мне повезло больше, чем вам. Десять лет тому назад я первый раз ехал по Амуру, как теперь едете вы, с той, весьма существенной разницей, что вы знаете, куда и зачем едете, и в Петропавловске попадёте в такую же канцелярию, в какой сидели бы и в Петербурге, а я тогда потерпел крушение, затонул на такой глубине, что вытащить меня на поверхность не могли бы все водолазы. В житейском море есть, знаете, такие неизмеримые пучины! Когда человек в сорок лет погружается в глубину, ему еще не хочется умирать и он пытается начать новую жизнь. Об Амуре я знал тогда побольше вашего. Настроение у меня было скверное и очень скоро у меня начались ссоры с капитаном парохода, бывшим лоцманом, матросом и парикмахером где-то на золотых россыпях на Витиме, в то время, когда там каждый бродяга таскал за пазухой мешок с золотым песком.
Кто знает вкус Сибири, тот сразу поймет, что профессия брадобрея при таких условиях давала чертовские доходы.
С намытыми сокровищами, тщательно запрятанными в лохмотья, вы возвращаетесь из тайги на свет Божий и по пути заходите к цирюльнику, чтобы придать себе подобие человека и снять столько волос, что ими можно было бы набить пару подушек. За вами плотно затворяется дверь, и вы остаетесь с глазу на глаз с каким-нибудь беглым каторжником, вооруженным бритвой, который отлично знает, что вы нагружены золотом, как несгораемая касса в банке.
— Садитесь! будьте любезны поднимите голову… еще немного! Благодарю вас, теперь довольно.
