Густав Эмар - Сурикэ
Вот что прочел он с радостью и удивлением, которые даже и не пробовал побороть:
«Милый мой сын, прощаю тебя за дурное поведение и надеюсь, что суровое наказание, которому я тебя подверг, тебя образумит и исправит; в стране, где ты будешь жить, человек значит что-нибудь только сам по себе; говорят, что там законом служит сила; сила у тебя есть, ты храбр, смел, предприимчив, ловок и искусен во всем; это — качества, необходимые для тебя в том положении, в которое ты поставлен, с ними ты можешь достичь всего, и я от души тебе этого желаю.
В Канаде, как мне говорили люди бывалые, хорошее оружие очень дорого, и его почти невозможно достать. Так как тебе необходимо — ты впоследствии узнаешь почему, — иметь на всякий случай хорошее оружие, то я сам выбрал тебе его в Париже у лучших фабрикантов и сам попробовал; посылаю его тебе, ручаюсь за превосходное качество; я не сомневаюсь, что ты, при своем искусстве, употребишь его с пользой. Только советую употреблять его лишь при серьезных обстоятельствах и в случае законной обороны.
Остаюсь любящий тебя отец, и любящий больше, чем ты предполагаешь: скоро ты получишь доказательствоэтому.
Арман-ЛуиЛебо, капитан швейцарской сотни Е. К. В.».
Молодой человек два раза перечитал это странное письмо, почтительно поцеловал его и спрятал на груди, вытирая глаза, омоченные слезами.
Он был сильно заинтригован подчеркнутыми в две черты местами письма, но это было для него загадкой, которую могло разрешить только время.
— Подождем, — сказал он, слегка хмуря брови.
И он приступил к осмотру чемодана — быть может, для перемены занятия.
Он приподнял люстриновую покрышку и увидел настоящий арсенал; от удивления он забыл про все.
Тут было, прежде всего, длинное ружье, потом швейцарский карабин; за ним следовали две пары пистолетов,
одна карманная, другая седельная; потом две шпаги, превосходные, с широким лезвием, потом два охотничьих ножа, две отточенные рапиры и, наконец, два пистолета для стрельбы в цель, положенные в эбеновый ящик, после того были еще коробки для пуль, штык для карабина, нагрудник, две каски, перчатки, сандалии, наконец, все инструменты и приборы для чистки и чинки оружия и сафьяновые для него же чехлы.
Шарль был в восторге: подарок отца имел для него огромную ценность.
Мы не очень удивим читателя, если скажем, что молодой человек со свойственным молодому возрасту ребячеством сейчас сделал из всего своего оружия великолепный трофей.
Потом он пересчитал свои деньги; их было для него очень много, если взять в расчет положение, в котором он находился накануне отъезда из Парижа.
Прежде всего — 450 луидоров, спрятанных в чемодан после визита г-на Лефериля, потом — 100 луидоров, которые заставил взять его господин де Водрейль за то, что Шарль был у него секретарем во время плавания, и, наконец, 140 луидоров, бывших в его в кармане, — остаток от пятидесяти, взятых прежде из подаренных ему отцом 500, и от денег, вырученных за лошадь.
Все вместе составляло 690 луидоров, то есть 16 560 ливров, не считая места при г-не Дореле. Это было бы очень хорошо в какой угодно стране, а в Канаде, стране новой и бедной, где материальная жизнь почти ничего не стоила, это было почти богатством, тем более что содержание обходилось Шарлю самое большое 900 ливров в год.
ГЛАВА IV. Авантюрист поневоле
Уже год и два месяца Шарль Лебо был секретарем у господина Дореля; кригс-комиссар был им очень доволен; он оказывал молодому человеку большое уважение во всех обстоятельствах.
Чопорное общество Квебека приняло молодого человека в свою среду; все его хвалили, для него были открыты двери лучших домов; если бы он не был так робок и — сказать по правде — наивен, то он легко бы мог, как сделали бы многие другие на его месте, изобразить из себя важную фигуру в колонии, тем более что никто не знал о способе его прибытия в Канаду. Известно было, что ему сильно протежирует барон де Водрейль, брат генерал-губернатора, а сам он был так скромен, умен и образован, поведение его было так безупречно, что везде его принимали с большим удовольствием.
Но Шарль Лебо был чистокровный парижанин; он обладал в высокой степени всеми достоинствами и недостатками уроженца большого города. В то время, к которому относится наш рассказ, парижанин был совсем особенное существо, странный фантастический характер которого представлял смесь всевозможных контрастов: легковерия, хвастовства, гордости, тщеславия, презрения и неведения всего, что не относится к городу, наивности, граничившей с глупостью, и к довершению всего крайней насмешливостью или, скорее, балагурством.
Все, что было в Париже или из Парижа, было хорошо и прекрасно, остальное все было вздор; вне Парижа не было спасения, весь мир вращался около этого величайшего солнца, грелся его лучами; парижанин никогда не решался выехать далее Сен-Клу, да вдобавок еще, предпринимая этот дальний вояж, принимал такие предосторожности, словно ехал в Америку. Он не имел никакого понятия о дереве, о зелени; как только он выезжал за заставу, все казалось ему странным и нелогичным; словом, парижанин того времени был настоящим типом беотийца; его можно было уверить в какой угодно нелепости, причем он, несмотря на природную хитрость, и не подозревал, что над ним смеются. В настоящее время характер парижан изменился, но сущность осталась прежняя.
Повторяем, Шарль Лебо был чистокровный парижанин. Со времени своей высадки в Квебеке он пребывал в постоянном удивлении, не понимая ничего, что вокруг него делалось, считая туземцев, которые ему встречались на улицах города, существами, лишенными всех благ и наслаждений в жизни, принадлежащими к низшей расе, умственные способности которой были только инстинктом, более или менее развитым; он считал их несчастными и глубоко жалел их.
Но когда молодой человек попадал в привычную для него среду, то снова делался человеком избранным, предназначенным по своему уму и образованию занять высокое место в свете, как только с него спадет парижский налет, налет густой и упорный, иногда скрывавший его лучшие качества и низводивший его до уровня самых безнадежных простаков.
Положение нашего героя становилось все приятнее и приятнее, когда несчастный случай еще раз выбил его из колеи и разрушил все его надежды.
Однажды в губернаторском доме был большой бал в честь дня рождения его величества короля Людовика XV. Самые знатные семейства не только Квебека, но также Триречья и Монреаля были приглашены на этот бал. Аристократия колонии, морские и сухопутные офицеры толкались в блистательно освещенных залах, наполненных хорошенькими женщинами — уроженки Канады очень красивы; франты — офицеры и чиновники всех отраслей гражданского и военного управления — так и летали от одной группы к другой.
