Валентина Мухина-Петринская - Встреча с неведомым (дилогия)
Валя тоже легко прыгала по камням. На ней была широкополая соломенная шляпка и легкое желтое платье. На маленьких ножках — сандалии. Отец хотел было взять у нее рюкзак, но Валя ни за что не дала и даже рассердилась:
— Что я, маленькая, что ли!.. До чего красивы здесь реки! — заговорила она с отцом, наверное побоявшись, как бы тот не рассердился. — Я никогда еще не видела такую изумительно чистую, бирюзового цвета воду.
— Вот меня и смущает этот оттенок, — заметил отец. — По моим предположениям, здесь должен быть неоткрытый ледник. Но… тогда Ыйдыга была бы мутной.
Селиверстов иногда останавливался, разглядывая встречающиеся на пути растения. В трещинах скал жили своей собственной жизнью кусты кедрового стланика, дикуши, красной смородины и шиповника.
— Камчатский рододендрон! — обратил Селиверстов внимание отца на крупный красный цветок.
Мы шли до семи часов вечера, останавливаясь всего дважды. Один раз для того, чтобы вырыть ползучую кассиону с белыми колокольчатыми цветами на гибкой ножке, другой раз потому, что нашли редкий для здешних мест фимбристилис из семейства осоковых.
— Это же южное растение! — удивился Селиверстов. — Оно растет на Сахалине, в Корее и Японии. Как сюда попало?
— Птицы занесли, — пояснил отец, внимательно рассмотрев низкое неказистое растеньице.
Пока они удивлялись, мы с Валей поделили пополам лепешку. Это все, что мы съели за целый день!
Вечером мы снова вышли к Ыйдыге — прозрачной и светлой, позолоченной оранжевым солнцем.
Быстро разведя костер и поужинав, мы наскоро устроили себе постели из кедрового стланика и все четверо мгновенно уснули на песчаной отмели, возле прибрежных ив и тополей.
Хотя ночью солнце светило как днем, но было почему-то холоднее. Я прижался к отцу — от горячего его плеча исходил слабый запах пота — и спокойно уснул, ничего не боясь. Спину мне грел костер.
Первым проснулся Селиверстов. Мы еще спали, а он уже наловил в реке десятка полтора крупных хариусов. Хариусы стояли в ведре вниз головой, чуть покачиваясь. За ночь усталость прошла. Впереди открытие истока Ыйдыги. Уже не терпелось идти, и настроение у всех очень хорошее.
Валя, заспанная, с покрасневшей левой щекой, на которой она спала, ни разу не повернувшись, побежала умываться, перекинув лохматое детское полотенце через плечо. Я побежал вприпрыжку за ней. Ой, какая ледяная вода! После умывания ломило руки, а лицо жгло как огнем.
Позавтракали вареной рыбой, — выпили сладкого чаю с печеньем и тут же двинулись в путь густой таежной чащей. В траве алели и желтели цветы. Я нарвал целый веник трав и цветов и отдал Селиверстову. Кое-чем он заинтересовался и стал искать еще.
Пока он искал, Валя говорит:
— Вы знаете, Дмитрий Николаевич, я бы могла путешествовать всю жизнь и никогда бы не соскучилась по городу. Вы смотрите, как здесь хорошо!
— Лето скоро сменится полярной ночью…
— Никогда не видела полярной ночи, никогда не видела полярного сияния!.. Просто не дождусь!
— Мне приходилось наблюдать, как на зимовщиков нападала тоска.
— На меня бы не напала! Когда есть научная работа, добрые друзья, природа, книги и радио — чего еще надо?
— А вот Николай у меня горожанин, никак не хотел из Москвы уезжать, — усмехнулся отец.
Я сразу предпочел от этой темы удалиться подальше и пошел помогать Селиверстову.
Мы шли узкой тропой, захваченной камнями и гниющими деревьями.
— Медведь проложил, его тропа, — пояснил отец и невольно потрогал ружье.
Ыйдыга опять исчезла из виду. Тайга становилась все гуще, все темнее. Стало вдруг очень тихо и холодно. Из темных зарослей тянуло прелью и сыростью. Тропа, сжимаемая с обеих сторон густым подлеском, все круче взбиралась в гору. Мы опять шли гуськом.
— Ив толпе, и в лесу мне как-то душно, тревожно, — неожиданно признался отец. — То ли дело широкие дали!.. Простор…
Лес неохотно расступился, уступая место исчерна-красным скалам. Огромные плиты, поставленные вертикально. Между ними изуродованные голодные лиственницы, жадно ищущие корнями корм.
И вдруг сверкнул перед нами, отражая солнце, далекий еще ледник.
Отец ускорил шаги, он шел первым.
Обогнув с востока гору, мы остановились над обрывом.
— Черт побери!.. — воскликнул в восторге отец.
Три глубоких, светлых, спокойных озера, в овальной темно-красной раме прибрежных скал, лежали перед нами далеко внизу, отражая зеленоватое небо. Мощный, ослепительно сверкающий на солнце ледник подползал к самым озерам, питая их собой, словно белая медведица, кормящая молоком трех детенышей. Все три озера были проточны — одно продолжение другого — и давали жизнь реке, которая текла дальше, голубая и прозрачная, как небо, которое она отражала, холодная, как ледник, давший ей жизнь.
— Ледник! — закричал отец и даже побледнел от волнения. — Валя, Фома Сергеич, вы видите — ледник? Теперь мне все понятно. Воды с текущего ледника сначала отстаиваются в этих трех озерах. Оттого так чиста Ыйдыга. Но начало реке все же дает ледник, как я и предполагал!..
Отец бросился вниз, ломая кустарники. Мы едва поспевали за ним. На берегу, под огромной лиственницей, мы побросали свои мешки.
Отец и Валя тут же занялись съемкой истока, Селиверстов пошел собирать растения. А я долго стоял, потрясенный только что испытанным ощущением. Словно кто горло мне сжал, сердце колотилось. Впервые природа, то есть нечто бездушное, предстала передо мной такой величавой, торжественной, одухотворенной.
Начиная с этого дня, Север неуловимо и властно стал захватывать мою душу, подчиняя ее себе. Отныне я уже не удивлялся, как могли мои родители променять Москву, культуру, успех на скитания в безлюдной тайге и горах. Я понял, в чем дело. Как говорит мой друг Вовка, до меня дошло.
Боюсь, что кто не был на Севере, меня не поймет. Не в том дело, что я увидал красивую картину, красивый ландшафт, а в том, что передо мной внезапно и чудесно, как озаренная молнией, предстала как бы душа этого ландшафта — самая суть Севера. Ну, кто и теперь не понял, для него и стараться объяснять не стоит.
Поколебавшись немного, за кем идти, я бегом догнал Селиверстова. Несколько часов мы с ним без устали обыскивали все трещины и щели между камнями, давно потеряв из виду отца и Валю, увлеченных съемкой.
Найдя интересный экземпляр, Фома Сергеевич аккуратно выкапывал его ножом и осторожненько, боясь повредить, складывал в специальную сумку, которую я перед ним держал.
Сумка уже давно была полна, но Селиверстов никак не мог оторваться от своих поисков. «Вот экземпляр камнеломки получше того, что в сумке…», «А нет ли чего нового за той скалой?..» Обыскивая каждый камень, каждый ручеек, мы заходили всё дальше. Мне пришла в голову мысль: «А вдруг выйдет медведица?» Бехлер говорил, что они злые в эту пору года. Я хотел сказать об этом ботанику, но он увидел неподалеку новый вид лисохвоста и бросился к нему, не дослушав меня. Где-то близко раздался выстрел. Эхо повторило его за горами.
