Владимир Дружинин - К вам идет почтальон
— Не смейте трогать моего Акселя, — сказал я. — Не смейте трогать! Слышите!
«Жаль, что Харт уехал, — думал я, спускаясь с лестницы. — Я бы поговорил с ним. Проклятые проходимцы! И зачем власти пускают таких сюда. Я бы и на пушечный выстрел не дал подойти к нашей земле».
В зале горланили янки. Стиг стоял у их столика с полотенцем и подносом.
Я вышел на улицу, сделал несколько глотков прохладного воздуха и вдруг понял — нет у Харта никаких сведений об Акселе. Им нечем доказать, решительно нечем — вот в чем дело. Поэтому-то они суют мне свои деньги. И Аксель, может быть, жив. Они выдумали насчет Сибири, насчет русских, — это ведь для них козырь. Козырь для них, и больше ничего. Непременно надо рассказать Арвиду. Пусть знает, кого он принял в своем городе.
Но где же правда об Акселе? Неужели я никогда не найду ее! Ей-богу, все точно сговорились, чтобы спрятать от меня правду.
18
В сквере ветер шевелил мормонские плакаты, сыпал песок на скамейки. Я сорвал один плакат, скомкал и сунул в мусорный ящик. Я собирался проделать то же с остальными, как услышал:
— Дядя Рагнар!
— Остренькая! — вырвалось у меня. — Ты почему здесь?
Христина зябко ёжилась, на ней была легкая кофточка с рукавами до локтей.
— Там пьяные, дядя Рагнар. Я боюсь.
— Ты что? К себе в дом боишься? — удивился я. — Сама хозяйка — и боится.
— Я не буду жить там, дядя Рагнар.
— Ты с ума сошла, девочка!
Но нет, она, оказывается, решила твердо. Она больше ни за что не вернется к Стигу.
— Стиг нехороший, дядя Рагнар.
Ей трудно было говорить. Дрожа от холода, она стояла передо мной и никак не могла выговорить, что́ же у них там произошло. Но в конце концов я понял.
В дополнение к ви́ски и закускам, к своему ячменному кофе, он и ее хотел пустить в продажу. Свою троюродную сестру! Каков негодяй! Ну и дела творятся в городе! Когда буду у Арвида, обязательно скажу ему обо всем. Девчонка выбежала из «Веселого лосося» в чем была и теперь хочет взять свои вещи. Но она боится войти, пока там галдят янки.
— Что ж, так и будешь сидеть, девочка? — сказал я. — Замерзнешь ведь.
Не думал я, что придется еще раз навестить заведение Стига Лауриса. Но не оставлять же девчонку на улице. Я ввел ее туда и прямо предложил Стигу выдать вещи.
Он заартачился, но я пригрозил полицией. Так как он и после этого еще пытался спорить, я пообещал ославить его на весь город. Тогда Стиг, ворча, пропустил ее за прилавок, она шмыгнула в свою каморку и через несколько минут вышла в тоненьком пальтишке, с чемоданом и свертком, из которого торчали щипцы для завивки.
— Это всё, что у тебя есть? — спросил я. — Плоховато. Но ты не огорчайся.
— Я в суд подам. Стиг выделит мне мою часть.
Мы стояли теперь на панели. Ветер поднимал песок, невидимый в темноте, он лез в глаза и за воротник.
Какой же негодяй этот Стиг Лаурис! Еще нос задирает перед порядочными людьми. Что выдумал! Будто он доверенное лицо у самого бургомистра, у доктора Скобе!
И я спросил Христину, правда ли, что Стиг выполняет поручения бургомистра.
Нет, этого она не знает. Стиг ездил куда-то в моторке бургомистра, — это верно. И потом ходил очень довольный. Купил сахар у спекулянта и принимал этот товар, добытый на черном рынке, не в задней комнате, как бывало обычно прежде, а у прилавка. Христина заметила ему, что так поступать неосторожно. На это Стиг заявил: «Всё равно, в случае чего есть кому выручить».
— Ладно, — сказал я. — Рано или поздно Скобе поймет, с кем имеет дело. Ну, где же ты устроилась, девочка?
— Пока нигде.
— Вот так раз! Куда же ты пойдешь?
— У меня есть подруги, дядя Рагнар. Я сейчас к Инге Бергваль. А если у нее не найдется места, то к Эльзе… Вы не беспокойтесь, дядя Рагнар. Большое вам спасибо.
Мы прошли квартал, и у меня вдруг появилась мысль. Сперва эта мысль показалась мне очень странной, и я тотчас отбросил ее, но она вернулась. Я опять отогнал ее, но назойливая мысль снова начала донимать меня. Поэтому я прошагал с Христиной еще квартал по направлению к Инге Бергваль. И лишь у дома пастора, немного не доходя до угла, я сказал:
— Вот что, остренькая, давай-ка чемодан. Идем к нам.
Она даже перепугалась:
— Что вы, дядя Рагнар. Зачем…
Чемодан я отнял и сказал:
— Комната Эрика свободна. Нечего тебе искать пристанище, на ночь глядя.
Я всё время смотрел ей в лицо и увидел, как она густо покраснела.
— Переночуешь у нас, а там видно будет, — продолжал я. — Не спорь, девочка. Пошли.
Конечно, я выговорил не всё, о чем думал. Но зачем же выкладывать всё сразу, если есть возможность повременить и тщательно взвесить всё.
— В комнате Эрика, — сказал я, — тебе будет удобно. Правда, это скорее загородка, а не комната в полном значении, но ты спокойно выспишься. Поняла?
Краснея от смущения, она шла за мной. Я привел ее в загородку Эрика, показал его койку:
— Располагайся здесь, девочка.
Я покормил ее. Потом она вымыла посуду и стала прибирать на кухне: сменила бумагу на полке и вычистила ножи, хотя никто не указывал ей, что нужно делать.
Я зашел к ней, когда она вынимала вещи из чемодана. Бывают женщины, у которых аккуратности хватает только на кухню. Нет, ты покажи мне, как ты обращаешься со своими вещами! Христина бережно расправляла каждую тряпку, и, что больше всего понравилось мне, она и второпях не забыла захватить вешалки, складные фанерные вешалки для платья. И через несколько минут загородку Эрика нельзя было узнать — там и сям голубели, розовели, синели, желтели юбчонки и блузки.
— Надо, чтобы всё отвиселось, дядя Рагнар, — сказала она. — Я, конечно, завтра разыщу Ингу Бергваль, а пока пусть повисит.
На это я ничего не ответил. В ее быстрых руках появилась вдруг коробочка, а из нее брызнуло искрами — там лежало ожерелье из крупных янтарей. Какова остренькая! Сумела прихватить и это!
Тут я почувствовал досаду. В моем доме, во всяком случае, не место для добра старой Энгберг, пусть для самой малой частицы ее добра. Между тем Христина расправила ожерелье и поднесла к лампочке.
— Смотрите, дядя Рагнар, там муравей внутри. Ах да, ведь вы видели уже… Я готова целый час рассматривать. Ведь он жил тысячи лет назад, этот муравей. Смотрите, он весь целый — и лапки, и головка.
«Ветер у тебя в голове, девочка, — подумал я. — Игрушки на уме».
Я ушел — мне не хотелось любоваться янтарем. Муравей! Подумаешь, диковинка — муравей! Черт с ним, когда бы он ни жил. Муравей как муравей.
Наутро Христина еще раз решительно заявила, что она отправится к Инге Бергваль, так как не хочет нас больше стеснять. Ничего не поделаешь, придется ей сказать всё. Конечно, следовало бы еще обмозговать, присмотреться к человеку, чтобы потом не каяться. Но Христина уже стояла в пыльничке, с чемоданом и прощалась. «Нет, откладывать, пожалуй, не сто́ит», — решил я.
