Марк Твен - Сыскные подвиги Тома Соуэра в передаче Гекка Финна
XI
Тяжело было всѣмъ прожить этотъ мѣсяцъ. Бѣдная Бенни бодрилась, сколько могла; мы съ Томомъ старались поддерживать въ домѣ веселье, но, понятно, это плохо намъ удавалось. То же самое было и въ тюрьмѣ. Ходили мы навѣщать нашихъ стариковъ каждый день, но это было до крайности грустно, потому что дядя Силасъ спалъ мало, а во снѣ все расхаживалъ, такъ что страшно исхудалъ, сталъ совсѣмъ изможденный, заговаривался, и мы всѣ боялись, что эти огорченія одолѣютъ его въ конецъ и убьютъ. А когда мы пытались ободрить его, онъ только качалъ годовою и говорилъ, что если бы мы только знали, что значитъ имѣть на своей душѣ бремя убійства, то и не стали бы толковать! И когда Томъ и мы всѣ убѣждали его въ различіи между убійствомъ и случайнымъ нанесеніемъ смертельнаго удара, онъ говорилъ намъ, что не видитъ этого различія: убійство оставалось убійствомъ; онъ стоялъ на этомъ. И по мѣрѣ приближенія дня суда онъ становился все упорнѣе и началъ даже утверждать, что совершилъ убійство преднамѣренно. Это было ужасно, какъ можете себѣ представить. Дѣло становилось хуже въ пятьдесятъ разъ, и тетя Салли съ Бенни пришли въ совершенное отчаяніе. Старикъ давалъ намъ, однако, обѣщаніе не говорить такъ при постороннихъ, и мы были рады хоть этому.
Томъ Соуэръ все ломалъ себѣ голову надъ тѣмъ, какъ бы помочь дядѣ Силасу, и частенько не давалъ мнѣ спать почти цѣлую ночь напролетъ, все толкуя о затруднительномъ дѣлѣ, но никакъ не могъ придумать чего-нибудь подходящаго. Я полагалъ, что нечего тутъ и стараться; кругомъ было мрачно, я рѣшительно упалъ духомъ, но Томъ — нѣтъ! Онъ не хотѣлъ бросать дѣла и все выдумывалъ и придумывалъ, мучилъ свои мозги.
Наконецъ, наступилъ и судъ. Было это около половины октября. Мы всѣ явились, разумѣется; да и вся зала была биткомъ набита. Бѣдный дядя Силасъ походилъ болѣе на мертвеца, чѣмъ на живого человѣка; глаза у него ввалились, онъ весь нехудалъ и былъ крайне унылъ. Бенни сѣла возлѣ него съ одной стороны, тетя Салли — съ другой; обѣ онѣ казались страшно взволнованными и сидѣли, опустивъ вуали на лицо. Томъ усѣлся возлѣ защитника и совался во все, разумѣется, и адвокатъ, и судья, не мѣшали ему. Онъ даже иногда прямо принималъ на себя дѣло изъ рукъ адвоката, что было и недурно иной разъ: этотъ адвокатъ былъ какой-то захолустный, настоящая болотная черепаха, которая, по поговоркѣ, не умѣетъ даже спрятаться, когда дождь идетъ.
Присяжные были приведены къ присягѣ, обвинитель поднялся съ мѣста и началъ рѣчь. Онъ наговорилъ такихъ ужасныхъ вещей противъ дяди Силаса, что бѣдный старикъ застоналъ, а тетя Салли и Бенни залились слезами. То, что онъ принялся разсказывать объ убійствѣ, поразило насъ всѣхъ, до того оно не походило на заявленіе самого дяди Силаса. Онъ говорилъ, что представитъ двухъ очевидцевъ убійства, что два достовѣрные свидѣтеля видѣли, какъ подсудимый убилъ Юпитера, и убилъ предумышленно. Эти два лица видѣли, что Юпитеръ былъ поконченъ разомъ, отъ одного удара дубиной; потомъ на ихъ глазахъ подсудимый запряталъ тѣло въ кусты; Юпитеръ былъ тогда положительно мертвъ. Затѣмъ, продолжалъ обвинитель, Силасъ воротился и стащилъ убитаго въ табачное поле, тоже на виду у свидѣтелей, а позднѣе, ночью, воротился и зарылъ его, что тоже видѣлъ одинъ человѣкъ.
Я думалъ про себя, что бѣдный дядя Силасъ лгалъ намъ, потому что не думалъ о свидѣтеляхъ, и ему не хотѣлось приводить въ отчаяніе тетю Салли и Бенни. Онъ былъ правъ совершенно: на его мѣстѣ, я солгалъ бы точно такъ же, какъ и всякій другой, кто хотѣлъ бы спасти отъ лишняго горя и позора близкихъ своихъ, неповинныхъ ни въ чемъ. Нашъ защитникъ совсѣмъ осовѣлъ, да и Тома оно озадачило, какъ я замѣтилъ; впрочемъ, онъ тотчасъ же принялъ на себя спокойный видъ, какъ ни въ чемъ ни бывало, но я-то видѣлъ хорошо, каково у него на душѣ. А публика… ну, что и говорить о ея впечатлѣніи!
Покончивъ свою рѣчь новымъ заявленіемъ о томъ, что свидѣтели подтвердятъ его показанія, обвинитель усѣлся на мѣсто и сталъ спрашивать тѣхъ, кого считалъ нужнымъ.
Прежде всего онъ вызвалъ кучу лицъ, которыя показали, что знали о смертной враждѣ между покойнымъ и дядей Силасомъ. Они слышали не разъ, какъ дядя Силасъ грозился покойному; всѣ говорили объ этомъ, а также и то, что покойный боялся за свою жизнь; онъ самъ повѣрялъ двумъ или тремъ лицамъ, что, рано или поздно, а дядя Силасъ уходитъ его.
Томъ и защитникъ предложили нѣсколько вопросовъ свидѣтелямъ, но это не помогло: тѣ твердо стояли на своемъ.
Вслѣдъ за тѣмъ былъ вызванъ Лэмъ Бибъ; онъ подошелъ къ рѣшеткѣ. Мнѣ вспомнилось, какъ онъ и Джимъ Лэнъ шли, толкуя о томъ, чтобы занять у Юпитера собаку или что другое, и это напомнило мнѣ ежевику и фонарь, а отъ этого мысли мои перешли на Билля и Джэка Уитерсъ, которые говорили о негрѣ, укравшемъ мѣшокъ зерна у дяди Силаса. Это вызвало у меня въ памяти тѣнь, которая показалась вскорѣ вслѣдъ за тѣмъ и такъ напугала насъ… А теперь этотъ самый призракъ сидѣлъ среди насъ, да еще, въ качествѣ глухонѣмого и не здѣшняго, на почетномъ мѣстѣ: ему дали стулъ за рѣшеткой, гдѣ онъ могъ сидѣть спокойно, скрестивъ ноги, тогда какъ вся публика едва не задыхалась отъ давки. Итакъ, мнѣ живо представилось все происходившее въ тотъ день, и я невольно подумалъ, какъ все было хорошо до него и какъ все подернулось скорбью съ тѣхъ поръ!
Лэмъ Бибъ, спрошенный подъ присягою, показалъ:- Въ тотъ день, второго сентября, я шелъ съ Джимомъ Лэнъ. Время было въ закату. Мы услыхали вдругъ громкій разговоръ, точно двое ссорились вблизи отъ насъ, за орѣховыми кустами, что ростутъ у плетня… Одинъ голосъ говорилъ: «Не разъ уже повторялъ я тебѣ, что убью тебя»… И мы узнали голосъ подсудимаго… Въ ту же минуту видимъ, какая-то орясина взвилась надъ орѣшникомъ я мигомъ опустилась опять; слышенъ былъ глухой ударъ; потомъ кто-то простоналъ разъ, другой… Мы проползли тихонько туда, откуда можно было видѣть… передъ нами лежалъ мертвый Юпитеръ Денлапъ, а подсудимый стоялъ надъ нимъ съ своей дубиной въ рукахъ… Потомъ онъ потащилъ трупъ и запрягалъ его въ кусты, а мы осторожно выбрались прочь и ушли…
Это было нѣчто ужасное. Морозъ пробиралъ всѣхъ по кожѣ, и въ залѣ въ продолженіе всего этого разсказа было такъ тихо, какъ будто она была пуста. А когда свидѣтель умолкъ, всѣ тяжело вздохнули и взглянули другъ на друга, какъ бы говоря: «Не страшно ли это?.. Что за ужасъ!»
Тутъ случилось нѣчто, поразившее меня. Во время показаній первыхъ свидѣтелей, говорившихъ о враждѣ, объ угрозахъ и о тому подобномъ, Томъ Соуэръ такъ и кипѣлъ, стараясь уловить ихъ на чемъ-нибудь. Чего онъ только ни дѣлалъ, чтобы сбить ихъ на перекрестномъ допросѣ, уличить во лжи, подорвать ихъ свидѣтельство! Теперь же происходило совсѣмъ не то. Когда Лэмъ началъ свой разсказъ, не упоминая ни слова о томъ, что онъ разговаривалъ съ Юпитеромъ и просилъ его одолжить ему съ Джимомъ собаку, онъ слушалъ тоже внимательно, какъ бы подстерегая его, и можно было ожидать, что онъ загоняетъ Лэпа на передопросѣ. Я такъ и готовился выступить тоже впередъ, какъ свидѣтель, и разсказать вмѣстѣ съ Томомъ все слышанное нами тогда между этимъ свидѣтелемъ и Джимомъ. Но, посмотрѣвъ на Тома, я такъ и дрогнулъ. Онъ сидѣлъ, угрюмо насупясь, и былъ за нѣсколько миль отъ насъ, мнѣ кажется! Онъ даже не слушалъ остальныхъ словъ Лэма, а когда тотъ покончилъ, онъ продолжалъ сидѣть, погрузясь въ ту же мрачную думу. Защитникъ толкнулъ его; онъ встрепенулся и только проговорилъ:
