Сергей Плеханов - Приключения-85
Некоторое время побратимы молча наблюдали за обитательницей пауля. Она неутомимо носилась по всему стойбищу — то от юрты к камельку, где на воткнутых в землю прутьях пеклись лепешки, то взлетала по ступенькам, вырубленным в бревне, к устроенному высоко над землей лабазу, то спешила с берестяными ведрами к реке. А едва выдавалась свободная минута, она присаживалась на пороге избушки и быстрыми стежками сшивала оленьи шкуры.
— Добрая хозяйка будет, — наконец заметил Иван.
Вогул покраснел, словно похвала относилась к нему.
Когда девушка в очередной раз направилась к амбару, ближе всех стоявшему к месту, где прятались побратимы, Алпа неожиданно издал трескучий горловой звук. Помолчал несколько секунд и снова застрекотал.
Девушка замерла на лестнице, прислоненной к амбару, потом с какими-то неловкими, суетливыми движениями стала доставать припасы. Со всех ног бросилась к камельку, сложила возле него добро, взятое из амбара. Потом ненадолго скрылась в маленькой избушке на краю пауля. Выйдя оттуда в шали и с туеском в руке, она что-то сказала вооруженному вогулу, мерявшему шагами опушку, и скрылась в лесу.
Когда среди стволов бора, подходившего к малиннику, замелькало синее платье, Алпа опять негромко прокричал кедровкой. Сказал, не глядя на Ивана:
— Подожди. Я быстро.
И, пригнувшись, нырнул под полог ветвей, пестревших крупными ягодами.
Они появились совершенно бесшумно. Иван даже вздрогнул, когда перед ним возникло девичье лицо, обрамленное цветастой шалью. Алпа, шедший следом, с затаенной гордостью сказал:
— Вот, это Пилай…
— А меня Ивашкой зовут, — молодой человек во все глаза смотрел на возлюбленную побратима, а та, напротив, отводила взгляд. — Да ты не робей…
— Она и не боится, — ответил за нее Алпа. — Просто нрав такой.
Как бы подтверждая его слова, Пилай быстро заговорила, избегая, однако, смотреть на Ивана.
— Нельзя вам здесь… Если ветер изменится, на пауль понесет — сразу собаки учуют…
Иван беспомощно развел руками.
— Нам деваться некуда. Мы ведь не за здорово живешь пришли…
— Да я уж сказывал ей, — вмешался Алпа. — А она свое…
— Завтра много гостей будет: шаманы с Пелыма, с Сосьвы… По тайге ходить станут, набредут…
— А что за сборище такое?
— Медведя убили.
Иван и Алпа надолго задумались. Пилай решилась прервать молчание.
— Надо вам, однако, в мань-кол схорониться…
— Замолчи! — чуть не закричал Алпа.
На лице его был написан неподдельный ужас.
Иван недоуменно воззрился на товарища, потом спросил:
— Чего благуешь?
— Грех… грех… Нуми-Торум накажет… — побелевшими губами шептал Алпа.
— Вон видишь, на краю пауля самая маленькая избушка, — сказала Пилай, впервые прямо взглянув на Ивана. — Это и есть мань-кол — бабий дом…
— Нельзя мужикам в мань-кол! — прервал ее Алпа. — Даже шаман туда войти не смеет. Грех великий. Убьет Нуми-Торум.
— А это еще кто? — с подчеркнутым спокойствием узнал Иван.
— О-очень большой бог, — почтительно закатив глаза, отвечал вогул. — Са-амый большой…
— А как же тот… за народом смотрящий мужик?
— И тот большой, и этот большой. Нуми-Торум, однако, главнее…
— Морока с вами. У нас просто: один всех выше…
Иван сидел на чурбачке возле чувала, смотрел, как огонь лижет закопченные бока котелка. И, не оборачиваясь к побратиму, ничком лежавшему на нарах, вполголоса говорил:
— Да уймись ты, ничего тебе не будет… Хоть то в соображение возьми, что двум смертям не бывать, а одной не миновать. Ну, остались бы мы в кустах сидеть — только и выждали б, что кто-нибудь на нас наскочил…
Поднялась шкура, закрывавшая вход, и в избушку, согнувшись под низким косяком, вошла Пилай.
— Выспались? — В глазах ее притаилась тревога.
— Я-то слава богу. А он, — Иван кивнул в сторону побратима, — он жалится: всю ночь продрожал-де. Вот сижу увещеваю…
— Я и сама-то… — призналась Пилай. — Днем-то не так страшно.
После короткой паузы сказала — уже другим повеселевшим голосом:
— А гости уже подходят — пелымских шестеро на той стороне речки показалось. Сейчас поедут за ними.
— У вас что, лодка есть? — заинтересовался Иван.
— Не одна еще.
— А говорили, что к вам по воде не подняться.
— Наши вниз и не плавают — здесь поблизости. Да на озера ходят — лодки-то берестяные, на плече унести можно…
Весь день Иван и Алпа сменяли друг друга возле крохотного окошка, прорубленного над входом и следили за тем, что делается в пауле.
— На миг не отходит, — наконец сокрушенно произнес Иван. — Поди подберись тут к статую… От кого он только бережет-то его. К вам ведь только свои добираются.
Алпа с усмешкой посмотрел на вооруженного вогула, сидевшего у входа в «рогатую» полуземлянку, и сказал:
— От своих и берегут. Сколько драк между шаманами из-за Золотой Бабы было. Украсть несколько раз пытались — кто ею владеет, тому вся тайга дары несет… Вот Воюпта и бережет ее пуще глаза.
Вдруг откуда-то с реки послышался частый вороний грай. И почти сразу же отозвались невидимые из мань-кола птицы в самом пауле. Со всех сторон неслось карканье. Когда Иван с недоумением прильнул к оконцу, чтобы понять, чем вызван вороний переполох, Алпа бесстрастно сказал:
— Не птицы кричат, люди кричат.
Побратим повернулся к нему с вопросительной миной на лице.
— Значит, увидели лодку — медведя убитого везут…
Иван не стал задавать вопросов и весь обратился в зрение и слух.
На травянистой поляне тем временем появились люди — их было несколько десятков. Одни в шаманских одеяниях, обшитых лентами, галунами и бляхами, с татуировкой на лице, другие — в обычных охотничьих доспехах из звериных шкур. Все они двигались к берегу реки, размахивая руками и каркая на разные лады.
Вот на узкой полоске воды, видной из окошка, появилась берестянка с тремя гребцами. Едва лодка ткнулась в берег, как к ней кинулись все многочисленные обитатели пауля. Поднялся целый фонтан брызг — люди что есть силы колотили по воде, обдавая друг друга, весело крича по-вороньи. Потом несколько десятков рук подхватили тушу медведя, бурой массой возвышавшуюся на дне берестянки, и потащили добычу к священному кедру, украшенному шкурами и цветными лоскутьями.
Иван и Алпа увидели, как старый шаман что-то бранчливо сказал Пилай, как она, вспыхнув, бросилась к мань-колу.
Войдя, она с обидой произнесла:
— Прогнал — грех, мол, тебе на медвежьем празднике вертеться…
