Анатолий Степанов - Искатель. 1987. Выпуск №4
— Не слыхал ни разу. Хотя разов этих было два, три…
— Ну хорошо, пошел я. Не приглянулся мне этот дом. Франтоват, выхолощен. Да… Ежели одноклассника моего увидите, — как бы между прочим заметил Вадим, — не говорите, что со мной знакомы. Я его сам найду. Сюрприз преподнесу, дружили как-никак. Хорошо?
— Конечно. Я его вообще не знаю. И еще неизвестно, тут ли именно он живет. Да и вас-то толком тоже не знаю. Так что не беспокойтесь.
— И чудесно, — сказал Вадим. — А я зайду. Будет время забегу, рисунки поглядеть.
— Не надо. Ни к чему. Пообещаете, а я ждать буду, надеяться, а вы не придете, закрутитесь, забудете. Да и кто я вам и зачем нужен? Идите. Прощайте
— Ну это вы хватили. — Вадим постарался, чтобы возмущение его выглядело искренним. Даже руками резко взмахнул для правдоподобия. — Сильнее надо быть, Юра, поджать себя надо и научиться побеждать уныние и безысходность…
И осекся, оборвал себя на полуфразе, потому что понял, что не он должен это говорить, кто-нибудь другой, но только не он. Ненавидел всегда тех, кто поучает, правильные слова говорит, и вот теперь уподобился им. Скверно.
Он поднялся, подхватил треногу, протянул руку Михееву, пожал ее крепко и пошел к воротам.
Что теперь? Ну, узнал, что бывает он здесь, а живет ли? Как выяснить? Не идти же в ЖЭК домовые книги просматривать. Значит, одно остается — наблюдать. Как долго? День, два, неделю, а может, он и месяц не появится. Но все равно попытаться надо
Магазин вновь встретил прохладой и сырным ароматом, а когда Данин вошел в кафетерий, сказочная кофейная горечь в нос ударила. Он встал в очередь. Дом будто вымер — никто не появлялся во дворе… Данин ухватил поудобней треногу, и в ту же секунду кто-то слабо ойкнул сзади. Вадим обернулся, но тренога зацепилась за что-то, выскользнула и рухнула с грохотом. Пожилая худенькая женщина, стоящая за спиной, испуганно завизжала:
— Ой, нога, нога!
— Простите, бога ради, — сказал Вадим, поспешно наклоняясь за треногой. Какая-то старушка, кругленькая, чистенькая, стоящая еще дальше, укоризненно проговорила:
— Чего это вы, мужчина, людей своим зонтом тычете?
— Это не зонтик, — запальчиво выкрикнул белобрысый мальчишка лет пяти, сидевший со строгой мамой за столиком. — Это гарпун на кашалотов. Видите, заостренные наконечники.
— Совсем очумели, — румяная, щекастая продавщица всплеснула руками. — С гарпунами в магазин наладились. У нас нет рыбного отдела, товарищ!
— Хулиган, — пьяно ощерился из дальнего угла зальчика грязно одетый мужчина с посиневшим лицом. Возле ножки его стола стояла початая бутылка. — В тюрьму его надо.
— Это не зонтик и не гарпун, — сказал Вадим, обращаясь к нему. — Это отбойный молоток. Отбивает желание распивать спиртные напитки в общественных местах. — И Вадим сделал шаг в его сторону. Мужчина вскочил из-за стола, набычился, зло сверкнул на Вадима мутными, бесцветными глазками, шевельнул ногой, мятой, обтрепанной штаниной укрывая бутылку, и прошипел с ненавистью:
— Распустились, молокососы, сопляки, закона на вас нету!
Вот это уж совсем не понравилось Вадиму. Побледнел он и, сдерживая мгновенную ярость, неторопливо, чтобы все видели, что он спокоен, двинулся к нему, на ходу недобро процедив:
— Сейчас я разберусь с тобой, юрист!
У того мелькнул испуг в глазах, но исчез быстро, будто чуял он, что без поддержки не останется, что все, кто присутствуют здесь, на его стороне. И вправду, не успел Данин дойти до него, как услышал за спиной раздраженный, визгливый голос продавщицы:
— Не троньте его, гражданин, не хулиганьте, он больной…
И через мгновение, обращаясь к алкашу:
— А ты лучше уходи, Ленька, от греха подальше, оштрафуют, а то гляди и в каталажку увезут.
Видно было, что отступать Леньке совсем не хочется, тем более что при всех этот пижон в кепке не посмел бы его тронуть. Но, наверное, пользовалась авторитетом у местной братии продавщица, и поэтому, неприязненно кривясь и опираясь руками о стол, поднялся Ленька, посмотрел под ноги и, качнувшись, потянулся к бутылке. И в это мгновение Вадим, который был уже совсем близко, коротким и точным движением ноги сбил бутылку. Покатилась она, глухо позвякивая по кафельному полу, нехотя посочилась из горлышка красная жидкость. За спиной охнули все разом, будто выдохнули, а Ленька и попросту завыл, как раненый пес, жалобно и свирепо в то же время.
— Я же говорила тебе, черт лохматый, что он больной, — с негодованием выкрикнула продавщица — Припадочный он!
«Зачем? — вяло подумал Вадим. — Зачем мне это надо? Ведь не хотел скандалить. Припугнуть хотел, и все. И для чего бутылку сбил?»
И вдруг разом успокоился Ленька, утих, обмяк, устало провел по глазам рукой и, пошатываясь, как слепой побрел к выходу.
Очередь презрительно сверлила Вадима взглядами, когда подходил он к прилавку, и читалось в глазах — справился здоровый балбес с убогоньким, пожилым и больным, нашел перед кем ухарство свое показывать. И кто воспитывает таких? Но все молчали, и продавщица молчала, и когда кофе ему наливала и сосиски в тарелку клала, но вот только в самый последний момент не сдержалась, бумажную упаковку с сахаром швырнула так, что она слетела с прилавка и шмякнулась об пол у ног Вадима.
Данин поднимать сахар не стал, усмехнулся только и пошел к столику. Кто-то сказал ему в спину: «Нахал».
Часа полтора он еще просидел на лавочке в крохотном тенистом скверике чуть наискосок от предполагаемого дома Лео, пристально наблюдая за воротами. Но тщетно, знакомых лиц он так и не углядел.
А вечером был разговор с женой, бывшей женой. Такой же разговор, как и прежние за этот неполный год со дня их развода, вяловатый, бесстрастный, ни о чем — обыкновенная телефонная беседа хорошо знакомых, но не близких людей. Позвонила она. Впрочем, как правило, она всегда звонила сама Он набирал ее номер редко, только для того, чтобы узнать, как дочь и когда можно Дашку увидеть. В конце разговора сообщила, что послезавтра уходит в отпуск и неделю будет в городе, и если у него найдется время, он может сколько угодно гулять с Дашкой — послезавтра в сад она уже не пойдет.
Положив трубку, Вадим вдруг почувствовал острую жалость к себе. И не только разговор этот поводом послужил, нет. Вся жизнь показалась ему какой-то темной, унылой, пугающей я в общем-то никчемной. Но совсем немного времени прошло, и сумел-таки он притушить и тоску безотчетную, и жалость эту дурацкую. Поужинал, принял душ и завалился спать.
К семи часам вечера выбрался на улицу и спохватился тут же, — ведь сегодня он хотел опять понаблюдать за тем домом, где бывал Лео. Вадим взял такси, и то с трудом, охотников в час «пик» было предостаточно. Откинувшись на расхлябанную, непрочно зафиксированную спинку сиденья, сказал шоферу: «Быстрее. Спешу!» А когда замелькали стремительно справа и слева люди, дома, машины, подумал вдруг: «Куда спешу? Почему быстрее? Надо ли? Стоит ли? Ведь в общем-то все не так плохо. К чему тревожить улей? Ведь забыл сегодня об этом, и так спокойно и легко стало». И хотел было уже шоферу адрес свой домашний назвать, переиграть маршрут, и даже повеселел от этого решения. Сейчас вот за тем поворотом и скажет, пока все равно по пути едем. Господи, ведь все так просто было раньше. Поволнуешься, попереживаешь за что-нибудь, испугаешься даже сиюминутно — мол, все кончено, нет выхода, увяз, хоть ложись и умирай, и действительно ложишься — только не умирать — на мягкий, уютный свой диван я думаешь, думаешь. И успокаиваешься и находишь решение, и все образовывается, все на свои места становится. А здесь вот лежи, не лежи, думай, не думай — то так, то сяк тебя вертит, туда-сюда качаешься, как ванька-встанька. И винить некого. Только себя Это и хорошо и плохо. Хорошо потому, что раз сам виноват, то сам и исправить можешь, казалось бы, плохо, что зло сорвать не на ком, выговориться, вычиститься, напряжение снять. А впрочем, почему виноват, почему слово такое отыскал — вина? Ты же не мог иначе, иначе-то не мог…
