Михаил Жигжитов - Моя Малютка-Марикан
Идет, едва передвигая ноги. Часто садится. Долго сидит. Пока мороз не доймет, — не встанет. С большим трудом поднимается и идет дальше. А в голове невеселые думы: «Где-нибудь сяду, засну и замерзну… Съедят меня волки».
Вдруг Хабель услышал шорох. Воспаленные глаза тревожно уставились в одну точку. «Кто же идет?.. Остяк или…» Прислушался. «Нет, не Остяк… тунгус шагает легко, словно рысь… А этот по-русски, как медведь, давит на лыжи… Значит, идет стражник! Что делать?! Эх, злая немочь… Один выход — пуля». Браконьер собрал последние силы и бросился вниз с крутого взлобка. Куда девались прежняя ловкость, уверенность, безумная смелость. «Эх, разве это гора! Я бы в добром-то здоровье на одной ноге с нее слетел». Кое-как скатившись, браконьер пошел в гору. Не дойдя и до половины горы, Хабель выдохся. Не только идти, даже сидеть не было силы. Он лег на спину. От переутомления рябило в глазах.
Шорох лыж совсем рядом. Ближе. Подошел.
— Эй ты, кто?! Ох, что с тобой?!
Браконьер с трудом открыл глаза.
— Зенон…
— Молчанов, ты?! Заболел?!
Рядом стоит тонкая сушилка у горелого смолистого пня. Через десяток минут разгорелся яркий костер. Сватош подвесил на ангуру свой котелок со снегом и подтащил, больного к костру.
Хабелю безразлично, что будет дальше. Первый раз в жизни он почувствовал свое бессилие. «Тут и замерзну… баста. Не потащит же на себе меня… Эх, чума забери».
У жаркого костра больного еще больше разморило, и он заснул крепким сном.
Проснулся лишь глубокой ночью. Ярко горел костер, за которым наблюдал Сватош. Он стоял с огромной палкой в руке, которой ворочал толстые сутунки; весь багровый от пламени, в безрукавке, он сейчас походил на сказочного богатыря. «Почему он без шинели?» — мелькнула мысль. Взглянув на себя, увидел добротную шинель Сватоша, которой был старательно укутан, как давным-давно укутывала его мать.
— Пить дай… засохло… — прохрипел Хабель.
— Аа-а, очухался! Вот и хорошо. У тебя что болит?
— Жар, голова… глотка…
— Простыл ты… А горло болит от снега. Я видел, как часто ты прикладывался к нему. У меня есть лекарство от простуды… Выпей-ка.
Приняв снадобье, Хабель морщится, трясет головой:
— Како горько!
Больной снова погрузился в забытье.
Хабель проснулся, когда восходящее солнце окрасило макушки деревьев в розовый цвет. По другую сторону костра, прислонившись к дереву, сидя спит Сватош. Ружье висит в сторонке на корявом дереве, Хабель вздохнул к покачал головой: «Эх, до чего же ты, Зенон, доверчивый…»
В вечерних сумерках Сватош с Хабелем добрались до крохотной юрташки на берегу веселого Чальчигира.
— Слава богу, думал, не дотяну.
— А я не сомневался. Знаю твою выносливость. Хорошо знаю.
— Так-то, Зенон Францевич, но болесь-то не свой брат…
Хабель опустился на колени и заглянул в темное, пугающее отверстие юрты. Перекрестился и обратился к «хозяину» сего утлого помещения: «О, господин добрый хозяин, пусти бедных таежников переночевать». После этой процедуры Хабель заполз в темную сырую юрту. За ним последовал Сватош. Суеверный браконьер снова перекрестился и, поклонившись переднему углу, прошептал какие-то заклинания.
Святош вздохнул и покачал головой:
— Скорей ложись и отдыхай, а я затоплю и ужин сварю.
Через две-три минуты от сухой бересты и смолистых лучинок разгорелся веселый огонек и быстро обогрел людей. Есть в нашей тайге святой закон. Человек, уходя из юрты, оставляет в ней спички, дрова, хлеб, соль, табак. Оставляет не для себя — для другого человека. Может быть, голодного, уставшего, может, больного или убитого неудачей. Оставляет незнакомому, чужому человеку.
Сколько человечности в этом святом законе тайги!
И вот сейчас Сватош с Хабелем при свете огня увидели в углу юрты большую кучу нарубленных дров. Эти дрова для уставших и голодных людей в данный момент были дороже золота. На стене в мешочках висели соль и сухари, а на березовом шесте — большой кусок жирного мяса.
— Да-а, видать, добрый таежник ушел отсюда! — с горделивой ноткой в голосе произнес Сватош. — Это мои молодцы так делают!
Хабель тяжело вздохнул и тихо прошептал:
— А вот сосунки-то из нашей шатии про это забывают…
— А ты отойди от них… Это не охотники, а просто-напросто воришки.
Сытно поужинав, люди улеглись на мягкой постели из душистых еловых веток и ветоши.
— Ну, как чувствуешь себя?
— Лекарство-то у тебя, видать, заморское, сразу полегчало… Только в бок што-то тычет с нутра.
— Пройдет. Теперь проспаться надо.
— Не спится. Все думаю, как много соболя расплодилось по Чальчигиру.
Сватош приподнялся на локтях и сел по-бурятски, сложив ноги под себя.
— Знаешь, Петро, почему это так получается?
— Кумекаю… По Малютке-Марикан мы с Остяком… а по крайним речкам другие охотники промышляют.
— Нет, не охотники, а браконьеры, и ни в коем случае не промышляют, а грабят средь бела дня… Грабят! Понимаешь?.. — Зенон Францевич закурил и уже спокойно продолжал: — В девятьсот четырнадцатом-пятнадцатом годах здесь, в Подлеморье, работала научная экспедиция под руководством Допельмайера. Наверно, знавал ты его. Помнишь, проводником у нас в экспедиции был Егор Андреянович Шелковников. Были и другие…
— Помню… Мы вам показали Подлеморье, а вы нас под задницу пинкарем из нашей же тайги…
Сватош усмехнулся и продолжал:
— Тогда мы вели научные наблюдения за баргузинским соболем. В результате был произведен довольно точный учет этого зверька. Он, бедняга, находился на грани полного истребления. Даже бюрократический царский сенат был вынужден издать указ об организации заповедника. В те времена, например, по Чальчигиру жили всего-навсего три-четыре соболька. А теперь их здесь сколько развелось!
— Охо-хой, дальше еще наплодятся… Всю живность сожрут… Дойдет, и друг друга слопают… Кому выгода будет? А?.. Оно и выходит: собака на сене лежит, сама не ест и другим не дает… Главное, выгоду усмотреть надо, вот чо, Зенон! — Хабель победно посмотрел на Сватоша.
Зенон Францевич загадочно улыбнулся.
— Выгоду-то мы и предусматриваем. Чем больше будет соболя в нашей тайге, тем выше поднимется и добыча его. А знаешь, Петро, как это будет выгодно государству?.. Мех баргузинского соболя является царем всех мехов… Ведь это золотая валюта!..
— Это, паря, чо тако? — удивленно спросил Хабель.
— Как тебе проще объяснить… Ну, это денежная единица какой-нибудь страны, — в общем, иноземные деньги… Скажем, продали мы партию собольих шкурок американцам. Получаем их деньгами и покупаем у них нужные нам машины. Понял?
