Луи Буссенар - Десять миллионов Рыжего Опоссума. Через всю Австралию
— Черт побери! Значит, это действительно серьезно?
— Разве я похож на шутника? Взгляните на побелевшие скелетики, разбросанные по траве. То — его жертвы!
— Тогда надо поскорее убираться отсюда.
С любопытством натуралиста я подошел к дереву-убийце и с осторожностью осмотрел его.
— Подумаешь! — раздался голос позади меня. — Какие-то выдумки. Я лично хочу спать, и меня не удержит никакое Дерево Птиц. Вот растянусь под ним и прикорну.
Это был Сириль. Известный скептик, он вознамерился подойти ближе к кроне.
— Берегись! — предостерег я. — Может случиться несчастье!
— Да будет тебе! Вся эта паника из-за того, что черномазый хочет навредить нам. Какая там опасность? Смотри!.. — Сириль схватился за большой лист и тут же рухнул наземь.
Я вскрикнул, решив, что он погиб.
Том сделал предостерегающий жест и, потребовав, чтобы мы отошли подальше, вынес из-под тени молодого человека, недвижимого, как труп.
Пальцы Сириля по-прежнему судорожно сжимали лист, и старый абориген обмотал руку тряпкой, чтобы избежать прикосновения кожи к смертоносному растению, а затем вытащил его с величайшей предосторожностью и отшвырнул прочь.
Мы быстро раздели Сириля. Тщетно я пытался понять, что за чудовищное зло сразило здоровяка. Нигде не было видно ни следа внешних повреждений. Хотя сразу бросилось в глаза, что вся правая сторона его тела приобрела мертвенно-бледный синеватый оттенок. Она была обескровлена и нечувствительна, словно долгое время находилась под действием сильного анестезирующего средства. Однако сердце Сириля билось, правда, очень слабо. Появилась ничтожная надежда. Я попробовал сделать искусственное дыхание, растирание водкой. Облегчения не наступало.
Но куда подевался Том? Уже более двадцати минут, как он умчался, подпрыгивая, словно кенгуру.
Боже мой! Что делать? Наша наука бессильна, никакие средства, применяемые в цивилизованных странах, не помогли.
Гортанный возглас заставил обернуться: передо мной стоял Том, державший охапку травы, которую тут же бросил на землю. Затем, взяв небольшой пучок, разжевал его и из получившейся кашицы выдавил сок на один из участков пораженного тела босеронца[92], начав растирать больного с такой силой, что чуть не содрал с бедняги кожу. Я присоединился и тоже стал втирать сок с не меньшим усердием. Бедный старик жевал траву так долго, что у него устали челюсти и прекратилось выделение слюны. Зеленоватый сок разливался по телу Сириля, и его грудь стала заметно подниматься и опускаться. Можно было перевести дух — наконец-то наметилось явное улучшение.
Желая помочь «санитару», я взял горсть травы и стал энергично жевать. И едва сдержал крик!.. Каким же адским снадобьем Том собирался излечить несчастного! Кайеннский перец, смешанный с раскаленным углем, — вот что оказалось во рту.
Если паралич не поддастся столь жгучему лекарству, придется отказаться от лечения.
Я решил освежить рот глотком водки, она показалась настойкой просвирника по сравнению с соком травы, которая, как купорос, сожгла мне небо.
Наконец Сириль открыл один глаз, потом второй и слегка пошевелился. Это был хороший симптом. Чтобы ускорить выздоровление, чернокожий лекарь рукояткой револьвера растер на дощечке остаток травы и сделал нечто вроде пластыря, которым покрыл всю пораженную часть тела пострадавшего. Затем Том попросил у меня сигарету, прикурил, сел, как факир, на корточки, и забормотал непонятные слова.
— Ну, дружище, что скажешь? Ему лучше?
— Лучше будет, когда снимешь.
— Тогда давай снимем эту траву.
— Нет еще.
— Когда же?
— Скоро.
Я успокоил встревоженных людей, ожидавших хоть слова надежды, и через четверть часа помог Тому отлепить пластырь, от которого уже вопил и метался как безумный наш паралитик.
Тело моего названого брата стало красным, как у вареного рака. Но до чего же отрадно было видеть эту красноту! Он попытался встать, но приподнялся лишь наполовину.
— Друг, — ласково прошептал Том и протянул волшебное зелье. — Ты ешь…
— Слышишь? Том говорит, чтобы ты жевал. Давай-ка быстрее!
— Э-хе-хе…
— Ничего. Жуй, скорее поправишься.
— Я… хочу… одеться.
Подобное возвращение стыдливости, выраженное прерывающимся голосом, заставило меня улыбнуться. Мы выполнили его просьбу и, взяв под руки с двух сторон, отвели к тому месту, где расположились наши все еще обеспокоенные друзья.
— Ты себя лучше чувствуешь?
— Конечно. Только ноги еще слабые. Но что это за чертовщина, которую я жую? — спросил он более твердым голосом. — Похожа на щавель…
— Как? У тебя не горит во рту?
— Нет. А почему должно гореть?
— Ну тогда жуй.
Рассматриваю это растение — оказывается, оно совсем другое и похоже на обыкновенную кислицу. Его листья шириной в четыре и длиной в сорок сантиметров покрыты красными, как кровь, прожилками. Сок, выделяемый ими, который я тоже попробовал, чтобы устранить жжение во рту, очевидно, хорошее нейтрализующее средство от ужасной травы.
Благодаря старому лекарю Сириль уже на ногах. Он выразил признательность своему спасителю, сперва так крепко пожав Тому руку, что у эскулапа хрустнули кости, а затем, поскольку ничего не делал наполовину, подарил славному малому свои серебряные часы, на которые туземец давно поглядывал с восхищением. С этого момента часы-луковица моего босеронца повисли на шее у австралийца рядом с амулетом[93] из зеленых камней, подобно платиновому медальону на шее модницы.
Отныне эти двое подружились на всю жизнь.
Мы проделали всего несколько километров от места злосчастного инцидента, как вид леса (если так можно назвать поистине неправдоподобное скопление буйной растительности) изменился. Исчезли деревья с резными листьями, словно пронизанными медными или цинковыми прожилками; восхитительный ручеек зажурчал среди цветов. Нас манила прохладная тень.
— Ура, друзья! — вскричал майор, переводя лошадь в галоп. — Два дня отдыха в этом местечке не помешают, не правда ли?
Наш старый друг скакал метров на двадцать впереди, и все пришпорили коней, чтобы как можно скорей выбраться из пекла.
Когда Харви пересекал последние метры раскаленной местности, спеша укрыться в столь желанной тени, его кобыла слегка задела боком огромный эвкалипт. Нам показалось, что от дерева отвалился кусок коры и упал позади седла. Вдруг животное подпрыгнуло, словно обезумев, и менее опытный наездник, чем майор, несомненно бы свалился. Потом лошадь встала на дыбы, начала лягаться и брыкаться, а затем помчалась как стрела. Грива ее развевалась, она жалобно ржала, словно от сильной боли.
