Виктор Вучетич - Поединок. Выпуск 3
И снова они схлестнулись, будто и не было перерыва в их схватке. Ежак организовал отряды ЧОНа в Старобельском уезде. Каменев со своими двенадцатью сотнями примкнул к Махно и теперь рыскал по Луганской степи. Они гонялись друг за другом. Каждый выпытывал у пленных о своем враге — знали, что им не разойтись.
Тяжелым пыльным шляхом шел обоз. Милиционеры Старобельского отряда и чоновцы изнемогали в седлах. Жаром несло из степи. Степь была враждебной, десятки банд растворились в ее пространствах, и она грозила поглотить и этот почти беззащитный обоз, направлявшийся в далекое село за хлебом.
Скрипели телеги. Чья-то сильная глотка пробовала запеть «Яблочко», но никто не поддержал. Вилась следом пыльная поземка и опадала на дорогу, на следы коней.
Они не знали, что уже обречены. Они чувствовали усталость, но путь был далек. Они мечтали о женщинах, а война не оставила им времени на любовь и на детей. У них было короткое прошлое и десять часов будущего.
За полдень открылись белые хаты села и колокольня на окраине. Спешились в церковном дворе и полегли в прохладную траву. Но голос сурового старика, ведшего их, прогремел и поднял всех на ноги, и снова не было пощады их изнуренной плоти.
Злобно глядели на них мужики. Молча отдавали мешки с зерном.
Пятеро из охраны обоза забрались на колокольню. Крепки были ее стены из красного кирпича. Могли они выдержать и артобстрел. Стыло было внутри. Один дернул за веревку, ударил колокол грозно, сумрачно. И полетел звук в окна-бойницы, в чистое поле, где бешено скакал одинокий всадник, по неизвестной причине покинувший село. «Срезать его из винта? Нехай себе скачет, и без него дел хватает».
Суровый старик Лысенко, покрытый шрамами, приник к окулярам Цейса, оглядывая окрестности. Его лицо, лицо бойца пресненских баррикад, было жестким.
А во двор съезжались продармейцы, веселые и песенные. Вот-вот они покинут это село. Солнце еще не докатится до того осокоря, как кликнут сбор.
Но тут хлопнул с высоты выстрел, и старик крикнул свой последний приказ:
— Закрыть ворота! Каменюка!
Сквозь железные прутья ограды просунулись дула винтовок. Клацнули затворы. И отлетели первые вражьи души.
К воротам крадется дьякон, хилый старик, приникает к стенам. Не видят его бойцы.
Новая атака, новый залп. Спокойно держатся хлопцы, и верна у них рука, и ворота держат удары двух пушек.
Как молоды они, чтобы сейчас умереть!
Слабые руки дьякона отодвигают засов, и створы поддаются, расширяется проем между ними.
И нет уже времени на жизнь. Кровь на саблях. Двор вырублен. И встал красный обрубок, бывший минуту назад бойцом, и хрипло крикнул:
— Все равно подохнете!
И в тот же миг сбывается пророчество убитого. Пять винтовочных пуль с колокольни — корчатся пятеро палачей.
Ежак покатал на ладони патрон. Последний.
Ежак загнал его в барабан.
Они были в церкви и во дворе. Они рвались и сюда, на колокольню. Только крышка люка отделяла осажденных от их пуль.
Ежак тоскливо смотрел в изломанную маревом даль. Остался неоплаченный долг и этот патрон. До смерти не больше десяти минут: в конце концов они собьют запор. «Дело нехитрое», — подумал он. И еще он подумал о том, что ему восемнадцать, а все сейчас закончится. Каменев все-таки поймал его.
Год продолжалась эта гонка, беспощадный год. Судьба сталкивала их и разводила, оставляя рубцы и шрамы.
Ежак оттолкнулся спиной от стропила и выглянул в бойницу. Двор не был виден: мешал зеленый куполок внизу. На взгорбке по-прежнему стояли две гаубицы, нацеленные на церковь. За пушками горячил воронка Васька Каменев. Далек, недосягаем для пули был он, атаман Каменюка. Ежак вскинул «смит», уперся понадежнее рукояткой в красную кирпичную крошку на брустверке. Тщедушное тело атамана запрыгало на мушке. Но стрелять не имело смысла. И Ежак отодвинулся в глубь колокольни, в полумрак.
Он был измотан вконец. Что ж, тяжелейший гон проигран. Осталось умереть достойно.
Этот патрон для побежденного. Тебя пристрелят тут же во дворе. Ты призовешь в свидетели осокорь за разбитым забором. Зеленый, нашпигованный осколками осокорь.
Слава богу, они не успеют тебя вздернуть. У них бы хватило на это ума. Да только им некогда с ним возиться, у них на хвосте Заволжская бригада.
Ежак сплюнул от злости. У него зачесались кулаки. Он был молодой здоровый парень. И он не знал сомнения в своих силах. Мысль о том, что Каменев связан по рукам преследованием, поддерживала желание непременно продержаться, вырваться отсюда. И уж тогда бы поглядели: кто — кого.
Вырваться, вырваться... Язык колокола да веревка, волочащаяся по полу, подрагивают в ответ на выстрелы. Ежак ухватил ее крепко, надежно, рванул — ударил колокол грозно, с железным придыхом, и задрожали стропила, и потек звук в бойницы, в степь, на соседние деревни, проселки и поля. «Ну-Где-Ты-Завол-Жская-Бригада! Где-Ты!»
Он точно слился с ревущей медью, клокочущей медью, орущей, неумолчной, бешеной! Набат рвался за кордон, сквозь конные сотни, сквозь гражданскую, сквозь грохочущую дробь «максимов», «льюисов», «гочкисов», сквозь огонь и дым пороховой.
Ежак отбросил веревку. Расхристанный, длиннорукий, он замер, уставившись на люк, подрагивающий под ударами прикладов. Его черный «смит» был зажат в правой руке. Ежак медленно взвел курок. Крышка люка, окованная железными полосами, побитые ржавчиной петли и серые от пыли доски — вот его защита. Он снял с пояса гранату. В ней не было капсюля, но сейчас это было неважно. Будь в ней даже десять капсюлей, с одной бомбой не одолеешь банду. «Но почему они еще не приладили бомбу с той стороны? — подумал он. — Не догадались?» Он с зажатой в кулак гранатой и черным «Смитом» вырос над люком и заорал во все горло. Он издевался, точно играл с ними, и ему стало весело, и это веселье безумствовало в нем. Он еще поиграет. Ох, как он еще поиграет, восемнадцатилетний начальник Новоайдарской милиции! И ты, Васютка Каменев, будешь напарником ему в этой страшной кровавой игре.
А Каменев гарцевал на взгорбке, недосягаемый, неуязвимый. Он кричал, что четвертует Ежака, сжарит на костре, привяжет к конскому хвосту...
Ежак расплел веревку, привязал один конец к чеке гранаты, приоткрыл люк и опустил бомбу. «Теперь не сунутся. Теперь у меня еще патрон сохранится».
Колокольня будто была клеткой для него. Но колокол, дико прокричавший о помощи, о ненависти, нес призыв по дорогам.
И когда истекал одиннадцатый час осады, 2-я Заволжская бригада смяла банду. Только атаману с десятком человек удалось уйти.
А те, пятеро с колокольни, постаревшие и полные ненависти, прыгнули в седла и сгинули в степи.
