Михаил Божаткин - Приключения 1977
Крупник. Да ну! Какой случай! Рядовой, обычный случай, и все. Любой поймет ваши добрые побуждения… Если ты изменишь показания, школу спасешь. Потому что если он уйдет, то и я уйду. Человек достаточно понес наказание за то, что неосторожно его…
Галиновский. А вы не думаете, что у нас будет болеть совесть?
Крупник. Ваша совесть будет болеть больше, если вы посадите человека… Я не шантажирую, просто я не смогу забыть вам этого, понимаешь?
Галиновский. А как Высевко будет смотреть на нас… Глазами? Как коллектив будет смотреть? Как мы будем смотреть ребятам в глаза? Недавно с нами Тамара Трофимовна говорила, что важнее — правда или ложь?
Крупник. Не будем детские речи повторять. Тебе достаточно сказать: «мне показалось» или «я подошел, когда он лежал»… Я не люблю шантажировать и прочее, как ты выразился… Но если ты все сделаешь по-хорошему, я помогу тебе подготовиться в вуз, и все, что от меня зависит, я тебе сделаю положительно. И оценку повышу в аттестат. А если нет, я сделаю так, как сказал. Потому что я не смогу иначе.
Трудно сказать, чего в словах «лучшего учителя» Крупника больше — цинизма или наглости. Но нет в его словах ни честной заботы о друге, ни уважения к ребятам, ни признания тех идеалов и понятий, которые должна давать им школа, которые должен давать им он, учитель, Эдуард Яковлевич Крупник. А вместо этого он дал ребятам урок низкопробного торга по принципу — ты мне, а я тебе. А еще в словах Крупника можно довольно явственно уловить отголоски воспитательной системы Энгельсона, в которой на первом месте стоит страх. Запугать ребят, пригрозить, парализовать волю, показать свое всемогущество — вот ведь какова была «сверхзадача» этого урока.
Да, Эдуард Яковлевич Крупник знает физику лучше ребят. Он образованнее их — во всяком случае в объеме школьной программы. Но в нравственном отношении он полный невежда. Чего нельзя сказать о семнадцатилетних Галиновском, Зеневиче, Анищенко.
И надо сказать, что ребята с честью выдержали беспардонный шантаж. Что говорить, им еще нет семнадцати. Решение далось нелегко. Ведь на чашу весов были брошены такие слова, как честь школы, забота о ближнем, сострадание, великодушие, а эти понятия у нас привыкли уважать с детства. И тем важнее их решение, давшееся в борьбе с собственными сомнениями и колебаниями. Кто знает, может быть, этот «большой случай», как выразились ребята, станет в их жизни не менее значительной вехой, чем получение аттестата зрелости? Если бы перед получением его предстояла сдача экзамена на гражданское мужество, уменье оставаться честным и отстаивать свою точку зрения, то можно сказать, что этот экзамен они сдали досрочно.
Владимир Чванов
ПРИЕМ В ПОЛОВИНЕ ПЯТОГО
Старинные мозеровские настенные часы пробили четыре. До начала приема осталось тридцать минут. Люди сидят на новеньких деревянных диванах, расставленных вдоль стен коридора, толпятся у широкой, обитой коричневым дерматином двери со стеклянной табличкой «Начальник отделения милиции Данков Н. И.». Каждый пришел со своим. И это свое заставляет посетителей мысленно представить себя уже сейчас в кабинете начальника. Когда открывается дверь и кто-то из работников милиции выходит от начальника, стоящие рядом с дверью пытаются заглянуть в кабинет. Но, кроме открытого настежь окна да зеленой ковровой дорожки, не видно ничего.
В глубине кабинета, за широким столом, обтянутым зеленым сукном, сидит Данков.
Крепко сжав ладони, он задумчиво смотрит на массивный чернильный прибор с бронзовым медведем, который тянется мордой к бочке. В бочке не мед — чернила. Сегодня ему позвонили из управления и предложили новую должность — заместителя начальника райотдела.
Данков думал. Большой объем работы не пугал его. Но уходить из отделения не хотелось. Он привык к своим сотрудникам. Привык к сложной и беспокойной жизни нового микрорайона, который вобрал в-себя жителей из разных концов Москвы — из Черкизова, Таганки, Останкина, Марьиной Рощи… Наладились контакты с ЖЭКами, предприятиями, дружинниками, общественными организациями.
Новая должность несла с собой более высокую зарплату, звание. И чего греха таить — надежду на быстрое получение квартиры.
Данков встал из-за стола и подошел к окну. Над улицей яркое солнце. Лето в самом разгаре. В воздухе плывут белоснежные пушинки, слетевшие с тополей. Эти мощные деревья все еще стояли на строительных площадках, у опустевших деревянных, отживших свой век бараков. Вдали трубы ТЭЦ. Облака белого пара. По сторонам, насколько видно, растянулись новые пятиэтажные корпуса домов из белого кирпича и панелей.
Лавируя между автобусами и грузовиками, к отделению ловко подкатил патрульный мотоцикл. Рыжеватый милиционер с трудом вытащил из коляски пьяного.
— Ну что за народ! — Данков нахмурился. — Сколько раз говорил, чтобы пьяных не возили в милицию.
Он подошел к селектору и, нажав рычаг, соединился с дежурным.
— Болашев, почему опять пьяных принимаете?
— Виноват, товарищ начальник. Милиционерам показалось, что ограбили его. Ни часов, ни документов. Только мелочь, копеек шестьдесят.
— Что значит показалось?
— У кафетерия крутились около него двое. Был в куртке и галстуке, а подобрали без всего этого.
— Наряд на место верните немедленно. Пусть ищут этих двоих, очевидцев устанавливают, а пьяного — в медвытрезвитель. И чтобы акт составили подробнее. Когда в себя придет, опросите. Где пил, с кем пил.
— Понял, товарищ начальник. Все будет сделано.
Данков взглянул на часы и убрал в сейф папки с документами. Во время приема населения стол должен быть чистым. Он наскоро просмотрел доклад к завтрашнему совещанию в райотделе. Докладом он был доволен. Отчитываться было чем. Не понравился только последний раздел. «Коллектив отделения, понимая всю важность профилактики, — читал Данков, — в последнее время принимал определенные меры к улучшению этой работы… По месту работы правонарушителей направлено… писем для принятия мер общественного воздействия. Проведено бесед…»
Все это надо переделать, решил Данков. Уж не раз эти фразы слышаны, переслышаны. Профилактика — это прежде всего люди с их бедами, заботами, неурядицами. Мы все повторяем привычно: «Работа проводится, имеются серьезные недостатки». Сотрудников за этот неудавшийся раздел, с его коротенькими полуистинами, со штампами, скрывшими живое дело, винить нечего. Сам виноват! Наверно, в нем самом засела эта дурная манера с важным видом выдавать чужие мысли за свои. Получается, что не он, Данков, а инспектор оценивает всю работу отделения. Не дело это!
