Маркус Кларк - Осужден пожизненно
Норт смущенно разглядывал свою тарелку. Ему вспомнилось изречение всеведущего Бальзака: «Le grand eoueil est le ridicule»,[20] и его ум начал погружаться в философские глубины далеко не клерикального характера.
После обеда Морис завел беседу на свою любимую тему – о тюремном режиме. Ему было приятно, что он нашел слушателя, так как жена всегда относилась к этой теме холодно и неодобрительно и замолкала, не желая вникать в его методы наказания злостных негодяев. «Ты настоял на том, чтобы приехать сюда, – говорила она. – Я этого не хотела. Разговоры о подобных вещах меня тяготят. Давай потолкуем о чем-нибудь другом». И ее холодный тон заставлял его подчиниться, так как в известном смысле он боялся ее. В этом неудачном союзе столь разных людей он только внешне казался господином. Тирания эта была чисто физической. Он считал, что слабость заслуживает презрения, и его грубая натура торжествовала над хрупкой незащищенностью жены. Любовь давно уже ушла из их жизни. Молодая, впечатлительная, нежная девушка, которая семь лет тому назад стала его женой, превратилась в усталую, страдающую женщину. Жена становится такой, какой ее делает муж, а его животная грубость сделала ее слабонервным созданием. Вместо любви он внушил ей неприязнь, порой граничившую с отвращением.
Мы не обладаем ни мастерством, ни смелостью того великого мыслителя, чье знание человеческого сердца заставило Норта погрузиться в раздумье. Мы не отважимся передавать плоскими словами историю женитьбы этого Минотавра. Достаточно сказать, что вспышки чувственности мужа вызывали в Сильвии отвращение. И в этой холодности таилась ее власть над ним. Когда сталкиваются животная и духовная натуры, то более благородная натура всегда оказывается сильнее, даже если внешне это и не проявляется. Морис Фрер сознавал, что жена выше его, хотя и подчиняется его воле, и он боялся той статуи, которую сам сотворил. Она была льдом, но льдом искусственным, который химики получают в самом горниле печи. Ее холодность была одновременно и ее слабостью, и ее силой. Обдавая его холодом, она обуздывала его.
Не подозревая о мыслях своего собеседника, Фрер дружески болтал. Норт говорил мало, но зато много пил. Вино, однако, делало его не разговорчивее, а, напротив, еще молчаливее. Он пил, чтобы избавиться от неприятных воспоминаний, но не мог. Когда мужчины перешли в гостиную, где их ожидала Сильвия, Морис был в веселом настроении и благодушен, а Норт, напротив, настроен мизантропически.
– Спой что-нибудь, Сильвия! – сказал Фрер тоном собственника, как если бы он обращался к живой музыкальной шкатулке: «Сыграй нам, шкатулочка».
– Мистер Норт не любитель музыки, а я не расположена петь. Пение здесь мне кажется неуместным.
– Что за вздор! Почему именно здесь оно неуместно?
– Миссис Фрер полагает, что веселье как-то не соответствует здешней печальной обстановке, – пояснил Норт, почувствовав настроение хозяйки.
– Печальная обстановка! – вскричал Фрер, переводя взгляд с пианино на оттоманку и зеркало. – Конечно, дом этот не так хорош, как в Сиднее, но он достаточно комфортабелен.
– Ты не понял меня, Морис, – ответила Сильвия. – Я не о доме, а об этих местах, которые кажутся мне такими мрачными. Мысль о людях, закованных в кандалы и цепи, делает меня несчастной.
– Какая чепуха! – воскликнул Фрер, теперь уже не скрывая своего раздражения. – Эти негодяи еще не того заслуживают. И чего ради тебе из-за них страдать?
– Несчастные! Что мы знаем о силе тех искушений, которые они испытали, а также о горечи их раскаяния?
– Творящие зло несут свое наказание, – твердо проговорил Норт, внезапно погрузившийся в какую-то книгу. – Они должны учиться переносить наказание. Никаким раскаянием они не искупят свой грех.
– Но ведь милосердие существует и для закоренелых преступников, – кротко заметила Сильвия.
Норт не пожелал или просто не смог ответить, а лишь кивнул.
– Еще чего – милосердие! – воскликнул Фрер. – Я здесь не для того, чтобы проявлять милосердие! Меня прислали сюда, чтобы держать этих каналий в узде, и, клянусь богом, сотворившим меня, я выполню свой долг!
– Не говори так, Морис. Представь себе, что любая случайность могла бы бросить каждого из нас на их место. Что с вами, мистер Норт?
Норт внезапно сильно побледнел.
– Ничего, – ответил он, задыхаясь. – Вдруг голова закружилась!
Как это произошло семь лет назад в гостиной у Берджеса в Порт-Артуре, настежь распахнули окна, и капеллану вскоре стало лучше.
– У меня бывают такие приступы. Верно, сердце пошаливает. Надо бы отдохнуть денек-другой.
– Конечно, отдохните, – сказал Фрер, – вы слишком усердствуете.
Норт, бледный, все еще тяжело дыша, попытался улыбнуться, но улыбка вышла жалкой.
– Пожалуй… я отдохну. Если неделю меня не будет, вы, миссис Фрер, поймете почему.
– Целую неделю! Неужели это продлится так долго? – воскликнула Сильвия.
Двусмысленное «это» смутило священника и заставило его мучительно покраснеть.
– Иногда и дольше, – сказал он. – Это… хм… это трудно предсказать.
Появился Дженкинс, что несколько разрядило ситуацию.
– Рапорт от мистера Троука, сэр.
– Что еще там случилось?
– Этот Доуз, сэр, он совсем ошалел и набросился с кулаками на мистера Троука. Мистер Троук сказал, что вы дали распоряжение немедленно сообщать вам о случаях нарушения порядка.
– Правильно. Где сейчас Доуз?
– Очевидно, в карцере, сэр. Говорят, ваша честь, он оказал сопротивление.
– Даже так? Передайте Троуку мою похвалу и скажите, что завтра ровно в девять утра я с удовольствием займусь воспитанием мистера Доуза, я сломлю его!
– Морис, – прервала его Сильвия, с явной тревогой слушавшая разговор, – сделай милость, не мучай этого человека!
– А почему ты так хлопочешь о нем? – неожиданно резко спросил ее Фрер.
– Потому что он один из тех, что с детства были для меня страдальцами и мучениками. Даже если он и совершил тяжкое преступление, каторжным трудом он уже частично искупил его.
Лицо Сильвии выражало глубокое страдание. Когда она произносила эти слова, Норт, не отрывавший от нее взгляда, увидел слезы на ее глазах. – А его наглые выходки – это что, раскаяние? – хрипло проговорил Фрер, показывая рапорт Троука.
– Пусть он и дурной человек, я понимаю, но… – И она провела рукой по лбу, словно силясь что-то вспомнить. – Не всегда же он был плохим. Мне помнится, я слышала о нем что-то хорошее…
– Вздор – вскричал Фрер, решительно подымаясь с места. – Все твои бредовые фантазии. Ну, хватит об этом. Арестант вышел из повиновения, значит, его надо хорошенько высечь, чтобы знал свое место. Пойдемте. Норт, выпьем на прощание по глоточку.
