Макар Троичанин - "Лета любит Роя"
- И за водой.
И засмеялся первым, приглашая оценить свой казуистический ответ, но другие молчали, поставив себя на место счастливо исцелённого Роя. А тому до боли в сердце, до темноты в глазах не хотелось сейчас возвращаться на остров и потому, что боялся, что вдруг что-то случится и придётся остаться, и потому, что неприятно было ощущение вины за то, что сбежал, и он соврал:
- Источник под пальмой почти высох. Надо искать воду на другом берегу.
- Ну, что ж, - согласился Санто, старший в шлюпке, - тогда возвращаемся, полдела сделали.
На корабль Рой поднялся первым, привычно и ловко цепляясь руками и голыми ногами за знакомый трап, который неоднократно чинил и подновлял. Его, словно адмирала, встречала вся команда с капитаном, стоявшим в центре, скрестив руки на груди, с неизменной короткой пенковой трубкой, торчащей, как всегда, из угла рта с нависшим на чубук и побуревшим от дыма и искр длинным закрученным усом.
- Ты что, Рой, спустил свою одежду в местном кабаке? – приветствовал он дружеской подначкой уцелевшего матроса, довольный тем, что зашёл за ним и нашёл здоровым, будто кто-то подсказал. Они плавали вместе давно, капитан очень дорожил умелым и никогда не унывающим матросом, способным сплотить команду в самых трудных, порой почти безнадёжных условиях. Рой был лидером в море и заводилой на берегу. Такие приносят удачу. А сейчас она, ох, как нужна! Уже месяц они сматывают почти пустые сети, в команде зреет тихий ропот на капитана. Сказочно воскресший Рой обязательно вернёт удачу. Нет, не зря он потерял время, завернув на остров и совсем не надеясь найти оставленного в безнадёжном состоянии матроса. Его вело провидение. Теперь будет удача.
- Что вы, кэп, - притворно возмутился тот, от которого ждали удачи, - просто здесь такая мода. – Помолчал и добавил с хитрой ухмылкой: - От праведной жизни у меня давно уже пересохло в горле, - и уставился подсказывающим взглядом на капитана.
Тот и сам понимал, что нужно для быстрейшего вживания в корабельную жизнь матросу, кивком подозвал помощника, при полном молчаливом одобрении команды велел ему наполнить большую серебряную капитанскую кружку ромом и принести больному горлом да побыстрее. Никто не сдвинулся с места, не нарушил молчания, пока лекарство не было принесено и употреблено под внимательными взглядами присутствующих, сопровождающих каждый глоток движениями кадыков. Наступило самое время капитану поднять свой пошатнувшийся авторитет, и он не упустил этой возможности, приказав помощнику выкатить на палубу бочонок и всем выпить за здоровье выздоравливающего.
Через час «Святая Мария» ушла от острова.
А рано утром, вырвавшись из густого тумана, в котором дрейфовали всю ночь, словно паря в божьем пространстве, они наткнулись на огромное стадо играющих тунцов, потом на лавину мигрирующей серебристой сельди, и все поняли, что сели, наконец, на хвост удаче и работали, работали, шатаясь от напряжения, постоянно слыша подбадривающий весёлый голос Роя, который всегда оказывался там, где было труднее и тяжелее, гася усталость и раздражение от неё шутками, маня хорошим заработком, а значит, и приличным загулом на берегу.
И потекли дни и недели, сменяя друг друга в отупляющем однообразии: работа – сон, сон – работа. Казалось, что солнце не задерживается на небосводе, и есть только восходы и закаты, а ночи укоротились до такой степени, что только закроешь глаза, а уже пора открывать их и вставать под ругань помощника капитана. Все развлечения – табак и неиссякаемые рассказы Роя о его одиссее на острове. Скоро он запутался, что правда, а что выдумка, но никогда не рассказывал о бронзовой жене, не мог, не произносилось. Когда же с полным трюмом пришли в порт, и все, получив свои вожделенные доли, неудержимо устремились в кабаки и лавки, пошёл и Рой. Но всё было не так, как прежде: выпивка не веселила, друзья-матросы раздражали, а женщины вызывали блевотину. Он вернулся на судно, сменил на вахте одинокого и обрадованного помощника и завалился на койку в кромешной темноте кубрика.
Был поздний вечер, и к нему впервые пришла Лета.
Она высветилась в темноте бледно-бронзовым лицом и верхней частью прекрасного тёмно-бронзового обнажённого тела, слегка завуалированного по краям голубовато-серой дымкой. Затаённо и печально улыбалась одними уголками губ. Всё в ней было знакомо, только синие бездонные глаза стали непроницаемо-тёмными. Рой предчувствовал, что она придёт, очень хотел этого и очень обрадовался, дождавшись. Непроизвольно и привычно он подвинулся на койке, освобождая место рядом, как прежде, но она медленно покачала головой из стороны в сторону и осталась полускрытой в темноте. Он не настаивал, зная, что виноват, сел на кровати, хотел протянуть руку, дотронуться, но не решился и заговорил, торопясь и запинаясь, прерывая и перебивая сам себя, нескладно убегая и возвращаясь во времени, смеялся и вздыхал, вспоминая всё. Что случилось с ними необычного: про акулу, про питона, бабуина, рыбалку вождя, увеличительное стекло и ещё про что-то, говорил и говорил, боясь остановиться, боясь, что видение исчезнет. Не говорил только об их интимном, знал, что не имеет права на это. Она слушала всю ночь, до тех пор, пока на палубе не загромыхали заплетающиеся шаги возвращающихся гуляк, а внутри кубрика не стало сереть от наступающего утра. Тогда она просто растаяла, унеся с собой боль и тоску Роя, освободив спеленатую виной душу.
Так у них и повелось: как только в очередном порту затихали шаги последнего уходящего матроса, и вечер скрадывал дневные тени, Лета появлялась в темноте кубрика, где её уже ждал Рой, и у них начинались долгие ночные воспоминания. Она помогала ему, поправляя и одёргивая на вранье, он чувствовал это, потому что вдруг сбивался, путался и начинал сначала, но уже по-другому. Рой рассказывал ей и про свою теперешнюю жизнь, про работу и команду, порты и гавани, он видел – ей всё интересно. Утром после бессонных свиданий он всегда чувствовал себя бодрым и свежим, будто проспал сутки.
Однажды он не выдержал, бросился перед ней на колени и покаянно вскричал:
- Прости меня, Лета, я должен был взять тебя с собой.
Её лицо тут же исказила боль, и она мгновенно исчезла, оставив долгий протяжный стон, и больше никогда не появлялась, не откликаясь на мольбы и призывы упавшего духом Роя.
Он запил по-настоящему, загулял как последний портовый забулдыга, возвращаясь на шхуну больным, избитым, раздетым и ограбленным. Никто из прежних товарищей не выдерживал и не понимал разгульного размаха Роя, и они избегали компании с ним. На море у него работа тоже разладилась, всё валилось из рук, он забывал, что делал, да и делал тяп-ляп, огрызаясь на окрики капитана и ругань моряков, для которых халатность порой могла стоить всем жизни. Раздражительный, вспыльчивый, задиристый, а то, наоборот, квёлый, равнодушный, молчаливый, он постепенно превращался в самого известного на промыслах разгильдяя, не нужного ни одному капитану. Удача больше не ходила с ним рядом, а ему было не всё наплевать. Он не жил – существовал и, не задумываясь, в штормы и аварии охотно брался за то, от чего другие отказывались, опасаясь за жизнь. Все видели, что свихнувшийся моряк ищет смерти, и с любопытством ждали, когда и как она его скрутит. Но Бог был начеку и не давал Рою лёгкого искупления. На его примере он в назидание всем и, в первую очередь, не единожды и напрасно спасённому грешнику, утверждал: любовь к родине слаба против любви к женщине, ибо можно привыкнуть ко всему, но, единожды предав, никого роднее и ближе не найти.
