Юрий Пахомов - Искатель. 1987. Выпуск №6
Все это я уже не раз видел в кинофильмах: и жертвенные костры, и пестро раскрашенных воинов. В одном из фильмов белого миссионера сажали на кол, а потом тщательно обжаривали на костре, чтобы придать ему гастрономический вид.
Амабага повернулся ко мне, тихо сказал:
— Это и есть священное Дерево духов. От вас потребуется немногое — передать мне коробку из-под лекарств во время ритуала. Надеюсь, у вас крепкие нервы.
— Делайте свое дело, коллега.
— О’кэй!
Анугу коснулся моей руки и поощрительно улыбнулся: мол, все в порядке.
Мы остановились метрах в тридцати от Дерева духов. Казалось, толстый ствол обтянут кожей какого-то животного, между нижними ветвями, поросшими мхом, зияли темные дупла В дуплах, надо полагать, обитали духи, а возможно, и сам бог Бакама.
Дерево духов я видел впервые, хотя культ священных деревьев, под которыми совершается обряд жертвоприношения, широко распространен в Африке. Но туристам и вообще вазунгу дорога к ним закрыта. А может, я и есть та самая жертва, которую привели на заклание? Интересно, испытывает ли подвижник чувство удовлетворения, когда его пронзает копье?
…Мое появление вызвало среди воинов гачига движение, круг замкнулся. В центре площадки, метрах в трех от Дерева духов, виднелось что-то вроде небольшой трибуны, сложенной из камней. Амабага взобрался на нее, сел и, слегка раскачиваясь, принялся что-то выкрикивать. Однообразные, режущие слух вопли ударяли по нервам, темп возрастал, тело Амабаги содрогалось в конвульсиях. Облик колдуна менялся на глазах: лицо оплыло, расслабилось, челюсть отвисла, глаза остекленели — он или действительно входил в транс, или имитировал это состояние с артистическим блеском.
Вот он приподнялся и, приплясывая на полусогнутых ногах, подражая какому-то животному, возможно, горилле, пустился по кругу. Воины в такт выкрикиваемым словам тоже приседали, раскачивались, наконечники копий вспыхивали и гасли на солнце. Лица воинов выражали то восторг, то удивление, иногда словно судорога пробегала по тесным рядам, рождая вскрик ужаса.
К крикам Амабаги присоединился глухой рокот тамтама. Казалось, барабан звучит в самой глубине дерева.
Амабага вдруг оборвал танец, выхватил из моих рук коробку из-под фансидара, поднял ее над головой — так, чтобы все видели, маленькими шажками приблизился к дереву и положил коробку в дупло.
Наступила настораживающая, ломкая тишина. Колдун замер, изображая внимание. Примет ли бог жертву?
Воины напряженно следили за Амабагой. Тот стоял, тяжело переводя дыхание, видно было, что его бьет озноб. Но вот он поднял голову, выпрямился и стремительным движением швырнул на землю какие-то кости. К нему приблизились два пожилых гачига, по-видимому, старейшины кланов, глянули на кости и молча подняли над головой копья.
Анугу сильно сжал мое плечо: это означало, что Бакама отнесся ко мне одобрительно и теперь все будет хорошо
Вновь зарокотал тамтам. Воины пошли по кругу, через шаг высоко подпрыгивая. Я вытер платком лицо.
В деревню возвращались на большой пироге другим путем. Гребли два молодых воина. Шел мелкий дождь. Над султанами папируса струилась, текла голубая дымка — болота парили, словно здесь, на экваторе, в гигантском котле варилось колдовское зелье.
В темной неподвижной воде отражалось небо. Оптический эффект поразительный: казалось, пирога скользит по воздуху, подгоняемая ритмичными гребками весел.
Амабага сидел, опустив плечи. По расслабленному, с безвольно опущенными углами рта лицу стекали капли дождя. Он устал. Непросто, видно, дались ему колдовские танцы. А может, он вводил себя в транс с помощью какого-нибудь средства? И сейчас действие препарата прекратилось?
На берегу меня ждал возбужденный Юсуф. Около хижины полыхал костер. Дымки костров тянулись и от соседних хижин — люди гачига возвращались в деревню.
— О, бвана! Я так беспокоился! — Лицо Юсуфа светилось от радости. Он что-то пришептывал, даже потрогал меня, наверное, чтобы убедиться, не являюсь ли я духом. — Скоро будет готов ужин. Бвана останется доволен. Редкое блюдо, сюрприз! — Юсуф прикрыл глаза, показывая тем самым, какое удовольствие меня ожидает.
Нужно было вымыться, тело словно покрылось слизистой пленкой. Я взял мыло, полотенце и спустился к озеру. Дождь перестал. Небо было еще светлым, а вода уже вобрала в себя ночную тьму. Противоположный берег заволокло дымкой, казалось, я стою на берегу моря — черные, с проседью волны уходили к горизонту, смешиваясь с бугристыми, набухшими тучами.
Тихо было. И в мертвенной тишине накапливалось напряжение. Казалось, еще мгновение, и произойдет непоправимое. Дикое одиночество охватило меня. Подумалось, что вот так будет чувствовать себя последний человек, оставшийся на планете. Я стоял, боясь пошевелиться. Не покидало ощущение, что кто-то недобрый смотрит на меня с темнеющего неба.
В тропиках в короткие промежутки между светом и тьмой что-то происходит с психикой, ужас обволакивает душу, и порой требуется усилие воли, чтобы не закричать, не броситься бежать…
Наскоро сполоснувшись, я пошел в деревню, стараясь не оглядываться, чувствуя спиной влажное дыхание озера.
Костер шипел, выстреливая дымные искры. Юсуф приволок откуда-то пень — получился стол. На него он торжественно поставил большую сковородку, накрытую чистой тряпицей. Булькала в походном чайнике вода. Я присел у костра, протянул к огню руки. Меня бил нервный озноб.
— Может, нам пригласить на ужин Амабагу?
— Его нет, бвана. Он уплыл с воинами на лодке.
— Тогда Анугу.
— Анугу не посмеет приблизиться к костру вазунгу. Садитесь ужинать, бвана.
Юсуф снял с блюда тряпицу и восхищенно поцокал языком.
— О, бвана останется доволен.
— Что это?
На глиняной сковороде ровными рядами лежала крупная саранча. В пляшущем свете костра казалось, что саранча еще шевелится. Судя по сияющей физиономии Юсуфа, в это аппетитное блюдо он вложил не только все свое кулинарное искусство, но и душу
Меня едва не стошнило Так и надо дураку. Нечего строить из себя тропического гурмана. Подавайте ему блинчики «по-сайгонски»! Потребовалось немало сил, чтобы непринужденным голосом пояснить Юсуфу, что наш закон запрещает есть саранчу после захода солнца. Не бог весть какая удачная выдумка. А что, если он мне поджарит саранчу после восхода? И, чтобы укрепить свои позиции, я сказал великому кулинару, что в походе никогда не балую себя такими изысканными блюдами. Расслабляет. Не лучше ли подождать, когда мы вернемся в Омо?
— Хорошо, бвана, — покорно согласился Юсуф, — но как быть с едой? — он указал своей клешней на глиняную сковородку.
