Александр Демченко - Поднебесный гром
— Ударник не ударник, а свое дело справно делает. На совесть. Нам бы у нее поучиться.
Андрей улыбнулся:
— Тебе бы, отец, лекцию о пчелах в школе прочесть. Всех бы выпускников в пасечники сагитировал.
— Да, их сагитируешь. Молодых сюда и пряником не заманишь. Им подавай город. А что в том городе? Шум, пыль…
Федотыч, пригревшись на солнышке, уже похрапывал.
Дмитрий Васильевич, словно боясь его разбудить, тихо спросил:
— Скажи, Андрей, как у тебя там?..
— Что — как?
— Ну, работа и вообще… — Он помялся: — Хочешь бобылем остаться?
— Не надо об этом, отец.
— Я понимаю, — вздохнул тесть. — Но ведь жизнь-то идет.
— Идет, — согласился Андрей, — скоро уже Ольгу замуж выдавать буду.
— Погоди об Ольге, о себе подумай. Я ведь тебе добра хочу. За сына ты нам со старухой теперь. Одни ведь мы на всем белом свете остались. Что же касаемо Ольги, ты не беспокойся, пусть у нас остается. Сам посуди, трудно ей с тобой. А у нас присмотр и вообще… Пусть погостит у нас, а? Все ж на старости и нам веселей… А тут и школа рядом, только дорогу перебежать. И хоромы у нас — сам знаешь какие! А то ведь женишься — неизвестно, как они поладят. Подумай, Андрей, хорошенько подумай. Как ей лучше…
— Ладно, спросим у нее самой. Согласится остаться, я возражать не стану.
5
Перед Струевым сидел маленький — лицо детское, в веснушках — человек по фамилии Волк. По всему видать — непоседа. Это было заметно по той нетерпеливости, с какой он выслушивал Струева, по его быстрым, острым глазам, которые перебегали с одного предмета на другой, ни на чем, казалось, не задерживаясь.
Струев вводил его в суть дела.
— Лев Сергеевич, а как же с полетами? — не выдержав, перебил его Волк.
— Дойдем и до полетов. Вначале о житье-бытье. На первых порах тебе придется остановиться в гостинице, но это временно: пока новый дом не сдадут…
— Да я, собственно…
— Тормози! — недовольно остановил его Струев. — Тебе дело говорят. Летчику-испытателю положена отдельная квартира. Ты холостяк?
— Женат. Но жену я пока оставил в Чернигове.
— Тогда тем более! — Струев с любопытством оглядел Волка. — Когда ж ты успел? А? Тебе сколько?
— Двадцать восемь.
— А выглядишь как зеленый огурец.
— Так ведь маленькая собачка до старости щенок! — Волк развел руками.
Струев снисходительно улыбнулся.
— Теперь о полетах, — сказал он. — Две недели на подготовку и сдачу зачетов достаточно?
— И одной хватит! — Волк рубанул рукой. — Технику эту я знаю назубок, до винтика. Три года на такой летал!
— Тормози! — Струев снова поморщился. — У нас, запомни, не обыкновенные полеты, а испытательные. Понял? Профили заданий и методику их выполнения надо как отче наш знать. А летные ограничения — назубок!
— Да меня хоть ночью разбуди…
— Увидим… — Струев немного помолчал и добавил: — А вообще-то радуйся, что наш старшой в отпуске. Ох и погонял бы он тебя!
— Я костистый. Выдюжил бы.
— Как сказать… Въедливый мужик. Так что, как подготовишься, сразу зачеты — и за работу! — подытожил Струев.
— А что мне готовиться, я и сейчас готов к любой экзекуции.
Струев смерил его насмешливым взглядом, чуть скривил губы:
— Ишь какой прыткий! Запомни: пересдавать зачеты мне — все равно что уходить на второй круг с остановленным двигателем.
— Органически не перевариваю ухода на второй круг! — Волк смотрел весело, с нахалинкой.
— Хорошо, — насупившись, сказал Струев.
На зачетах Волк действительно показал, что технику знает отменно.
«Посмотрим, каков ты в воздухе», — подумал Струев.
К учебно-боевому самолету их подвез юркий «рафик».
— В кабину! — кинул, не оглядываясь, Струев.
Волк чуть замешкался («А самолет осматривать?»), но решительность тона, краткого, как приказ, заставила повиноваться, и он быстро, с кошачьей ловкостью вскарабкался в кабину. Оттуда торчала только его голова в белом колпаке защитного шлема.
— Дожили, дети летать стали! — Струев подмигнул механику и начал медленно, с достоинством подниматься вверх по стремянке.
— Взлет и посадку выполню я, — сказал он по СПУ[4]. — Первый полет — ознакомительный.
Самолет быстро набрал на разбеге скорость и, отойдя от земли, летел, прижимаясь к ней, точно не решаясь распрощаться, и вдруг круто рванулся вверх с одновременным разворотом.
— Боевой разворот! — с нескрываемым восхищением воскликнул механик, крутоплечий детина с широким лицом и толстой неповоротливой шеей.
— Струевский почерк!
— Этот покажет, где раки зимуют!
Авиаспециалисты, проводив в полет машину, не расходились, смотрели в небо. А самолет, точно почувствовав прикованные к нему взгляды, снова вернулся из голубой выси и стал носиться над аэродромом на больших скоростях; он ввинчивался в самый зенит, затем падал отвесно на корпуса завода, на приаэродромные сооружения, на людей с запрокинутыми вверх головами, покоряя их чистотой и отточенностью фигур высшего пилотажа, изяществом формы и своей мощью. Самолет неистовствовал, снова и снова с завидной неутомимостью крутил петли, перевороты, восходящие и нисходящие бочки и наконец плавно лег на горизонт, стал заходить на посадку.
Струев вылез из кабины, отойдя в сторону, стал поджидать молодого летчика. Его лицо было невозмутимым, точно он не имел никакого отношения к этой длинной поджарой машине с короткими крылышками, которая только что как дьявол носилась над землей, будоража воздух. Лишь красные пятна, выступившие на шее Струева, красноречиво говорили о перенесенных перегрузках.
Волк долго копался в кабине, освобождаясь от привязных ремней, а специалисты наземной службы посмеивались:
— Должно, умотало паренька.
— Еще бы, такую баньку получить!
— Как черти носились!
— А может, ему плохо?
— Вряд ли. Он, говорят, сам инструктором был. Других летать учил.
— Такой клопыш? — недоверчиво покачал головой грузный водитель топливозаправщика.
— А толку — что ты с каланчу вымахал! Только и умеешь заливать керосин.
— Посмотреть бы, как он без моего керосину полетит, — добродушно парировал великан в замасленном комбинезоне и отошел к своему топливозаправщику.
Волк предстал перед Струевым, немного смущенный за свою задержку.
— Как самочувствие? — поинтересовался тот с едва уловимой усмешкой.
— После перерывчика чувствительно, — признался Волк и как бы в знак доказательства стащил кожаный шлемофон — с головы валил пар.
