Юрий Виноградов - Десятый круг ада
Грюндлер шагнул к растерянной Регине.
— Оберштурмбанфюрер Рудольф Грюндлер! Для вас, фрейлейн, Рудольф Грюндлер. Или просто Рудольф. Почту за честь.
Штайница начинала бесить развязность нового начальника охраны. И если бы не родство с шефом, он быстро поставил бы его на место.
— Благодарю, фрейлейн, — вернул пустую чашку Кальтенбруннер. — Никогда не пил такого вкусного кофе.
— Еще, пожалуйста? — предложила Регина, но Кальтенбруннер отказался: пора ехать. Правда, ему хотелось бы посмотреть на те два вида сильнодействующих ОВ, полученных профессором в своей химической лаборатории, но как бы осторожный Шмидт не расценил это предвзято. Пусть он пока не будет знать истинных целей сближения с ним Кальтенбруннера.
— Папа, ты хоть знаешь, кому показывал свой аквариум? — сразу же после ухода гостей спросила взволнованная Регина. И сама ответила: — Группенфюреру Кальтенбруннеру, заместителю Гиммлера! Перед ним дрожит вся Германия, а ты так спокойно, так холодно отнесся к нему. Словно он обыкновенный человек…
— Для меня все люди одинаковы, — нахмурился недовольный собой профессор. Только теперь он понял, что окончательно запутался в ловко расставленных для него сетях.
6
Ранним холодным утром 19 ноября 1942 года артиллерийские залпы многих тысяч орудий возвестили о переходе советских войск в контрнаступление под Сталинградом. На пятый день хваленая 6-я полевая и соединения 4-й танковой армии вермахта были окружены. Ничто уже не могло спасти немецкие войска, рвавшиеся к Волге; их участь была предрешена. Во избежание напрасных жертв 8 января 1943 года командующему 6-й армией генерал-полковнику Паулюсу был предъявлен ультиматум о капитуляции. Паулюс отклонил его, поверив обещаниям Гитлера разорвать кольцо окружения извне. Советские войска вынуждены были начать операцию по уничтожению окруженной группировки противника…
Генерал-майор Карнеев, прослушав сообщение Совинформбюро о положении на фронтах, выключил радио и подошел к большой карте, висевшей на стене напротив его стола. Вот она, яркая точка, легендарный Сталинград! «Канны XX века» являли собой коренной перелом войны в пользу Советского государства. Это понимали многие, и особенно те, кто чудом уцелел в огненном сталинградском кольце, сдавшись в плен.
«Многие, но далеко не все! — размышлял генерал. — Руководители фашистского вермахта еще фанатично верят в способность фюрера стереть с лица земли «большевистскую Россию». И не только руководители…»
Мстя за сталинградское поражение, кое-кто из гитлеровских генералов и офицеров грозит новым всеуничтожающим бесшумным оружием, которое Гитлер намеревается применить в самое ближайшее время…
Генерал Карнеев вызвал в кабинет своего помощника подполковника Григорьева.
— Садитесь, Борис Николаевич, — указал Карнеев на кресло и, когда подполковник, привычным движением руки пригладив густой черный чуб, послушно сел, спросил: — Вы что-нибудь слышали о так называемом бесшумном оружии?
— Нет, товарищ генерал. По крайней мере те, кого я допрашивал, не упоминали о таком оружии.
Карнеев задумался.
— Очевидно, об этом знают немногие, — произнес он. — Новое всеуничтожающее оружие… И Гитлер намеревается его применить в ближайшее время! Надо полагать, в этом году.
— Но почему оружие называют бесшумным? — удивился Григорьев. — Видимо, что-то вроде гиперболоида инженера Гарина? — насмешливо улыбнулся он.
— До толстовской фантазии им пока еще далеко.
— Тогда остаются отравляющие вещества. Химическое оружие действительно бесшумно.
Карнеев отрицательно покачал головой.
— Исключено. ОВ имеется на вооружении армий всех стран, и у союзников их в десятки раз больше. Гитлер не дурак, чтобы начать химическую войну. Ведь тогда вся территория Германии будет просто залита отравляющими веществами. Вспомните официальное заявление Черчилля по этому поводу. Думаю, гитлеровцы изобрели что-то новое, и уж конечно сильнее ОВ. Изобрели то, чего пока нет у союзников.
— А если бесшумное оружие — самая обыкновенная… — Григорьев хотел сказать «фантазия нацистов, бесславно закончивших свою карьеру в огненном сталинградском кольце», но Карнеев упредил его:
— Маловероятно. Впрочем, не будем гадать. Завтра поезжайте в лагерь и разберитесь во всем сами.
— Слушаюсь, товарищ генерал, — встал Григорьев, — Разрешите один вопрос?
— Пожалуйста.
— Фельдмаршалу Паулюсу было известно что-либо о бесшумном оружии?
— Нет. Паулюс о нем впервые услышал от нас. По крайней мере, он так заявил на допросе.
— Вполне возможно, — согласился Григорьев.
Он четко повернулся и вышел из кабинета.
Почти две недели, с раннего утра и до позднего вечера, Григорьев допрашивал плененных под Сталинградом немецких офицеров, пытаясь что-либо узнать о бесшумном оружии Гитлера. Большинство из них ничего не знало о нем, другие простодушно удивлялись вопросам следователя, и лишь немногие утверждали, что о чудо-оружии Гитлера в последние дни Сталинградского котла кто-то говорил, а вот кто именно — не помнят, ибо в горячке боя им было не до этого, требовалось спасать себя.
Григорьев уже начал подумывать, что напрасно тратит время. Видимо, кто-то разговором о бесшумном оружии пытался морально поддержать гитлеровских офицеров и солдат, оказавшихся в безвыходном положении. Он решил закончить бессмысленные допросы, как вдруг дежурный доложил, что бывший врач немецкой дивизии полковник медицинской службы Форенхоф просит принять его.
— В чем дело?
— Не знаю. Хочет говорить только с вами, — ответил дежурный и положил на стол личное дело Форенхофа.
— Приведите медика, — разрешил Григорьев.
Дежурный вышел. Григорьев поудобней уселся за стол и начал просматривать личное дело полковника. Форенхоф окончил Берлинский университет. Хирург по специальности, имел небольшую собственную клинику в Берлине, пациентами его в основном были аристократы и высокопоставленные чиновники рейха.
Полный, розовощекий Форенхоф вошел в кабинет решительно.
— Садитесь, господин Форенхоф, — произнес на немецком языке Григорьев, показывая на табуретку, и, когда полковник сел, сказал: — Я слушаю вас…
Форенхоф заерзал на табуретке, то и дело вытирая носовым платком потное лицо. Чувствовалось: ему трудно было начать разговор.
— Да вы не волнуйтесь, господин Форенхоф. Наша беседа не будет протоколироваться, — успокоил его Григорьев.
— Я долго думал и вот решил… решил рассказать все, что знаю, — тихо заговорил Форенхоф. — Врачи стоят вне политики, вне войны. А уж если она началась — должны лечить всех раненых. Я оперировал немцев, оперировал пленных русских. Оперировал потому, что дал врачебную клятву помогать страждущим. Из-за русских пациентов на меня косо смотрели сверху. Вы можете не верить…
