Ирина Шевченко - Алмазное сердце
И только тут я поняла, что вижу всё это потому, что он раздет. Не полностью — длинные подштанники, одна штанина которых была порвана и испачкана кровью, он пока снять не успел — но всё же ситуация сложилась неловкая.
— О, моя спасительница! — нимало не смутился мужчина. — Нашли в запасах банку горчицы и пришли закончить с маринадом?
— Я принесла вам целебную мазь, — промямлила я, опуская глаза.
— Благодарю, — холодно произнёс он. — Но я обойдусь без ваших снадобий.
— Понимаю. У метаморфов ускоренная регенерация, я знаю. Но это смягчит обожжённые участки… после уксуса. Мне так стыдно за свою оплошность…
— Не стоит извиняться, — оттаял он. — Такое бывает. И в свою очередь простите меня за ту вспышку гнева. Давайте вашу мазь.
Я протянула ему баночку. Оборотень открыл её, принюхался и вдруг расхохотался.
— Сана… Вас ведь так зовут?
— Милисента. Сана — это сокращённо. Милисента — Сента — Сена — Сана…
— Странная логика, — передёрнул плечами он. — Но позвольте всё же узнать полное имя.
— Зачем?
— Понимаете ли, дэйни, — ухмыльнулся он так, что стало видно выдающиеся сильнее, чем у обычного человека, клыки, — наша жизнь полна неожиданностей и не всегда приятных. Может статься, однажды я буду серьёзно ранен, намного серьёзнее, чем теперь, и ко мне пригласят целительницу. Так вот, даже находясь на смертном одре, прежде чем впустить лекарку, я поинтересуюсь, как её зовут. И если мне назовут ваше имя, велю сразу послать за исповедником.
— Что? — вспыхнула я.
— Вы — самая бездарная целительница из всех, кого я когда‑либо встречал, — отчеканил он.
— А вы… вы… Грубиян! Наглец и… И бескультурный человек… метаморф! У вас в комнате дама, а вы, как ни в чем не бывало, расхаживаете перед ней в грязных подштанниках!
— Ах, да. Простите. Сейчас же переоденусь.
Угол комнаты ограждала старая ширма. Мужчина скрылся за ней, прихватив что‑то со стоявшего у окна стула. Пока он там возился, в комнату вернулся тайлубиец и нерешительно остановился на пороге, увидев меня, притопывающую от раздражения.
— Так лучше? — спросил, выходя из‑за ширмы оборотень.
Я обернулась на голос, не веря, что можно было переодеться за такое короткое время. Но волку это удалось. Теперь на нём были… чистые подштанники.
— Вы невыносимы!
— А я и не заставляю терпеть моё общество, дэйни.
Залившись краской, я кинулась к двери.
— Мазь не забудьте, — крикнул он вслед.
— Оставьте себе, — бросила я и хлопнула дверью.
ДжедУнго смотрел на меня с осуждением.
— Да, я грубый, неотёсанный волк, — согласился я. — Девушка пришла извиниться, а я чуть до слез её не довёл. Но ты только посмотри, чем она собиралась меня намазать!
Тайлубиец, помня об уксусе, осторожно приоткрыл крышку протянутой мной баночки и принюхался.
— Ореховое масло? — удивился он.
— Вот именно! Похоже, у дэйни таланты отнюдь не целителя, а кулинара. И оборотень в пикантном маринаде — её главное блюдо.
Масло было свежее и вкусное: я сковырнул немного пальцем и с наслаждением рассосал.
— А закажи‑ка чай. И узнай, пекут ли тут вафли.
Не пропадать же добру?
Глава 4
«Милая моя Милисента!
Спешу обрадовать, что предчувствия твои оправдались, и в Лазоревую Бухту я добралась без осложнений. Если, конечно, не считать таковыми небольшое происшествие в дороге, о котором я как‑нибудь тебе расскажу.
На месте встретили меня хорошо. Баронесса Агата Солсети оказалась вовсе не такой, как мы представляли. Да, она далеко не молода (кажется, ей около семидесяти), но ещё полна жизни и в услугах целителя не нуждается. Пригласили меня, а точнее — тебя, её многочисленные родственники. Мы с тобой и в этом ошиблись: живёт она не одиноко, и на вилле постоянно гостит кто‑нибудь из семьи. Сейчас же, летом, собрались все: два племянника, внук и невестка — вдова покойного сына хозяйки. Я прожила с ними под одной крышей уже седмицу и не сказала бы, что они очень близки, как между собой, так и с хозяйкой виллы. Но баронесса устроила так, что они теперь вынуждены всячески заботится о ней. Дэйна Агата весьма состоятельна и, по сути, содержит родню, а после её смерти всё состояние достанется лишь одному из них, и никто не знает, кому именно. Вот они и предпочитают не рисковать благополучием, опекая старушку. Наверное, ты удивляешься, откуда мне это известно? Так в доме это не секрет даже для слуг, а дэйна Агата сама рассказала мне обо всем в первый же вечер. Как она выразилась, для того, чтобы у меня не сложилось ложного представления о её домочадцах.
Но если бы ложное мнение всё же сложилось, оно быстро развеялось бы. Признаюсь честно, никто в этом доме, кроме самой дэйны Агаты, симпатии у меня не вызывает. Её племянник, дэй Рудольф — завзятый дуэлянт. Долго жил при дворе и из‑за вспыльчивости и пристрастия к пистолетам снискал там недобрую славу. Сейчас пережидает у тётушки шумиху после очередного скандала. Каждое утро он тренируется в стрельбе в саду, как раз под моими окнами. Это неприятно, но зато я ни разу не проспала завтрак (Ты же помнишь, как тяжело я просыпаюсь по утрам?). Его брат, дэй Герберт, имеет другие пристрастия: ни разу за всё время я не видела его трезвым. Они с дэйм Рудольфом близнецы, обоим за сорок, высокие, худые, смуглолицые, у обоих редкие чёрные волосы и усы щёточкой. Но дэя Герберта всегда можно опознать по мутным, припухшим глазам и нездоровому румянцу. Впрочем, для человека пьющего, ведёт он себя довольно смирно и особого беспокойства никому не причиняет.
Раз уж взялась, расскажу тебе и о других обитателях виллы. Дэй Стефан, отпрыск покойного сына баронессы, с первого взгляда тебе бы, наверное, понравился, как понравился и мне. Приятный молодой человек двадцати двух лет, немного полноватый, с густыми русыми кудрями и большими задумчивыми глазами. Сразу он показался мне поэтом, пребывающим во власти накатившего вдохновения. Но, увы — все его мысли заняты исключительно лошадьми. О них, о породах, мастях и статях, все его разговоры, а людей он не замечает вовсе…»
Правда, однажды мне удалось привлечь его внимание. На третий день поутру, проходя мимо дэя Стефана по коридору, я вместо обычного приветствия громко и выразительно сказала: «Иго–го!». Тогда он взглянул на меня, выражение небесно–голубых глаз сделалось осмысленным и несколько удивлённым, и я в первый и в последний раз услышала: «Доброе утро, дэйни».
Но я не стала писать о своей детской выходке Милисенте.
«…Его мачеха, дэйна Виктория, сейчас тоже здесь. Она овдовела четыре года назад, но по–прежнему поддерживает отношения с семьёй усопшего мужа. Слуги на вилле (не удивляйся, но за неимением достойной компании среди домочадцев баронессы, я коротко сошлась кое с кем из слуг), так вот, слуги считают Викторию единственным бескорыстным человеком в окружении дэйны Агаты. На состояние свекрови она не претендует, а навещает её, как все думают, лишь по доброте душевной. От мужа, как говорят, она тоже почти ничего не получила, и мне странно, на какие средства она живёт — нарядов и драгоценностей у неё вдоволь, и на бедную родственницу Виктория никак не похожа. Со мною она мила и приветлива. Я побаивалась, что, будучи женщиной привлекательной и следящей за собой, она попросит меня приготовить какие‑нибудь кремы или духи, но она с первых минут заявила, что никакими снадобьями не пользуется. Наверняка врёт… (зачёркнуто) …это не так: ей уже за тридцать, как я подсчитала, а выглядит она нашей с тобой ровесницей — вряд ли это возможно без целительских уловок. Но общения со мной, не имея надобности в зельях и снадобьях, она, тем не менее, не избегает, напротив — создаётся впечатление, что она желает со мной подружиться. А меня подобное желание отчего‑то настораживает. Не знаю, как и сказать, но Виктория не кажется мне искренней. Возможно, я всё себе придумала, и она просто ищет женского общества, ведь помимо дэйны баронессы на вилле одни лишь мужчины, но порой её компания меня тяготит. Но, как я уже писала, дэйна Агата в моих услугах не нуждается, и у меня нет никаких уважительных причин, чтобы отказаться от прогулок с Викторией по пляжу или поездки в город.
