Робер Мерль - Остров
— Помни, с Тетаити ничего не должно случиться.
Покачав головой, она тихо сказала:
— Я тоже не хочу. Но я так боюсь за тебя! Порой я готова его убить, чтобы покончить с этим страхом.
— Нет, нет, — с силой сказал он, — не смей даже и думать. — И добавил: — Он тоже боится.
— Это правда, — кивнула Омаата. — Он очень храбрый, но он боится. Сегодня он не расставался с ружьем даже во время работы. — Затем сказала: — Он работает как сумасшедший вместе с женщинами. Должно быть, к вечеру «па» будет окончен.
Когда они подошли к углу ромбовидного поселка, Парсел остановился и бросил, не поднимая глаз:
— Иди к женщинам.
Он ожидал, что Омаата воспротивится, но она тотчас же повиновалась. Он двинулся вперед, а женщины следовали за ним шагах в двадцати, и так они вышли на Клиф-лейн.
По мере того как они приближались к дому таитян, деревья все редели, солнце пекло все сильней и пот градом струился у Парсела по лицу. Он протер глаза тыльной стороной руки и, когда зрение его прояснилось, увидел «па».
«Па» открывался за поворотом дороги, метрах в сорока впереди. По правде сказать, это был просто грубый забор, высотой около трех метров, сбитый из длинных, плохо обтесанных кольев, врытых в землю и связанных поверху. Однако, чтобы преодолеть это препятствие, требовалось пустить в ход руки и ноги, и в эту минуту нападающий оказывался безоружным на виду у врага. С другой стороны, если бы нападающим удалось поджечь ограду, хотя она и была сделана из свежих стволов, они не могли бы забросить горящий факел через «па», чтобы поджечь и дом, так как расстояние было слишком велико. Таким образом «па» надежно охранял осажденных от неожиданных сюрпризов. А если при этом кое-где осветить ограду, то те, кто прятался в укрытии, могли без труда отразить из бойниц ночное нападение.
Парсел был шагах в двадцати от «па», когда послышался голос Тетаити:
— Стой!
Парсел повиновался.
— Скажи женщинам, чтоб они остановились.
Парсел обернулся и, подняв вверх обе руки, передал женщинам приказ Тетаити. Раздался громкий ропот, но женщины послушались.
Парсел снова повернулся к «па». Он ничего не мог разглядеть. Ни лица. Ни человеческой фигуры. Промежутки между кольями были переплетены ветками колючего кустарника.
— Иди! — сказал голос Тетаити.
Парсел выпрямился и пошел вперед. Двадцать метров, даже меньше. Он держался очень прямо и шел, твердо ступая ногами, но как ни напрягал свое тело, чувствовал где-то внутри слабость и страх. «Услышу ли я выстрел?» — спросил он себя с тревогой. Он задыхался. Тут он заметил, что задерживает дыхание, с силой вдохнул воздух и высоко вскинул голову. Мышцы его напряглись, и он подумал насмешливо: «Девятая голова, я несу ему девятую голову…»
«Па» приближался к нему слишком быстро, поэтому он понял, что сильно ускорил шаг. Он попытался идти медленнее и по усилию, какого ему это стоило, измерил силу своего страха. Он не шел к ограде, а мчался к ней.
В двух метрах от палисада он остановился. И сразу же ноги его задрожали. Прошло несколько секунд, показавшихся ему бесконечно долгими, вдруг «па» зашевелился. Вернее, кусок ограды сдвинулся и повернулся на своей оси, открыв проход между двумя кольями. В этом бесшумно и неожиданно открывшемся проходе было что-то угрожающее.
— Войди! — сказал голос Тетаити.
— Я говорил, что не хочу видеть голов, — ответил Парсел.
— Ты их не увидишь.
Что это значит? У него не будет времени их увидеть? Наступило молчание, и, словно угадав его мысли, Тетаити сказал:
— Можешь войти. С тобой ничего не случится.
Обещание или ловушка? Парсел сделал усилие, чтобы его голос не дрогнул:
— Выходи ты.
— Нет.
— Я не вооружен, — сказал Парсел, поднимая обе руки.
Он ничего не видел сквозь колья и ветки, но знал, что Тетаити следит за каждым его движением.
— Нет, я не хочу выходить.
Ясно. Он боится, что его настигнет пуля Ивоа.
— За этой дверью есть еще одна — ты не увидишь голов.
Приемная, вернее сторожевой пост. Чтобы задерживать приходящих или выслеживать нападающих. Калитка была слабым местом, и Тетаити построил сзади дополнительное укрепление.
— Останемся на своих местах, — сказал Парсел. — Мы можем поговорить итак.
Последовало молчание. Затем отверстие между двумя кольями закрылось. Но на сей раз калитка захлопнулась с треском. Парсел вздохнул. Возможно, он будет убит. Будущее покажет. Но одно теперь ясно — пленником он не будет.
Тетаити снова заговорил суровым тоном:
— Где Ивоа?
— В чаще.
— У нее есть ружье?
— Ты сам знаешь.
— А что она делает с ружьем в чаще?
— И это ты знаешь.
Но решив, что его ответ может показаться двусмысленным, Парсел добавил:
— Она боится, что ты меня убьешь.
Он ждал, что последует возражение, но Тетаити промолчал. Парсел был удивлен и почти обескуражен этими резкими вопросами, заданными в лоб, вопреки таитянским обычаям.
— Где Тими? — спросил Тетаити тем же сухим, — повелительным тоном.
— Не знаю.
В сущности, это была правда. Формально — правда. И как это ни нелепо, Парселу было приятно, что он солгал лишь наполовину.
— Где его ружье?
Парсел заколебался и разозлился на себя за это колебание.
— У меня его нет.
Дурацкий ответ. Данный как нарочно, чтоб укрепить подозрения.
— Кто его взял?
Парсел снова заколебался и ответил:
— Никто.
И тут же поправился:
— Думаю, что никто.
Это тоже было глупо. Особенно оговорка.
— Оно у кого-нибудь из женщин? — спросил Тетаити.
Парсел пожал плечами и не ответил. Надменный тон, грубые, прямые вопросы. Как все это не похоже на церемонное красноречие при встрече «Ману-фаите». И вдруг Парсел понял. Это не разговор равного с равным. Это допрос военнопленного.
И в ту же минуту Тетаити сказал:
— Ты мой пленник, и я имею право тебя убить. Но я тебя не убью. Возьми одну из трех пирог перитани и отправляйся в море со своей женой.
Парсел помедлил с ответом. У него перехватило дыхание.
— Человек, я сказал, — повторил Тетаити.
— Тетаити, — заговорил наконец Парсел. — Я не поднимал на тебя оружия, а ты говоришь: «Ты мой пленник». Затем ты говоришь: «Я тебя не убью», а сам посылаешь меня в море, чтобы я утонул с моей женой, дочерью великого вождя Оту.
Теперь медлил с ответом Тетаити. Доводы Парсела не тронули его, но указание на родство Ивоа достигло цели. Оту и отец Тетаити были родными братьями, Ивоа доводилась ему двоюродной сестрой, и Парсел своими словами возлагал на него вину за смерть близкой родственницы.
