Луи Буссенар - Похождения Бамбоша
Была примерно половина пятого. Через час с четвертью рассветет.
Боско заметил, что скоро они уже не будут в безопасности на этом участке, куда утром сбегутся все зеваки города.
— Уходим, — коротко ответил Леон. Сопровождаемые собакой, у которой как будто и сил прибавилось, они двинулись по направлению к пустоши, ограниченной дорогой в Кабасу и бухтой Крик-Фуйе, куда, вне всякого сомнения, и направился таинственный похититель Берты де Мондье.
Когда они перелезали через ограду, Леон Ришар заметил, что в одном месте за частокол зацепились два лоскута: один — грубого полотна, другой — тончайшей шелковой ткани цвета спелой кукурузы. Он отцепил их от забора и на всякий случай положил в карман, чтобы, когда рассветет, повнимательней их изучить — а вдруг находка даст какую-нибудь ниточку для поиска. И он не ошибся. Когда рассвет уже позволял им различать предметы, Боско глянул на лоскуток и вскрикнул:
— Это обрывок пеньюара мадам де Мондье!
Леон рассмотрел кусок грубого полотна, на котором были видны вполне читаемые буквы и цифры вперемежку с бурыми пятнами засохшей крови.
— Поклясться могу, — сказал он, — что это обрывок одежды мужчины… Того негодяя, который похитил жену Бобино.
— Ты уверен?
— К несчастью, более чем уверен.
— Кто?.. Кто же он? — спрашивал Боско, тем более взволнованный, что злодей был еще и убийцей Фиделии и Бобино.
— Это один из каторжников.
— Кто же он, говори! У меня кровь закипает в жилах!
— Что ж, слушай. На ткани написан номер одного из самых жестоких, самых кровожадных бандитов среди тех, кто совершил побег из лагеря Мерэ. Это номер Педро-Крумана.
ГЛАВА 18
Переход беглых каторжников был нескончаемой борьбой — они боролись с самой природой, усталостью и голодом, ужасным голодом, постоянно терзавшим их внутренности.
Уже на исходе второго дня все они, кроме разве что Бамбоша, стали сожалеть о каторге с ее железной дисциплиной, изнурительным трудом, двойными цепями, со всей ее безнадежной жизнью.
Какой им толк от этой свободы, купленной слишком дорогой ценой, если приходится агонизировать долгими часами, чтобы бесславно погибнуть и стать добычей ненасытных муравьев, чье шуршание нарушало тишину ночи.
В конце концов они поняли, что променяли одну тюрьму на другую. Но теперешняя тюрьма, дающая им иллюзию свободы, была куда страшней и коварней.
Там, на каторге, у них был хотя бы гамак, где можно было дать отдых усталым членам, тюремный госпиталь, где лечили малярийных больных, большая пайка хлеба, а для здоровых работяг — мясо и треска. Ясное дело — работать приходилось до седьмого пота. Да и охранники не отличались, как правило, ангельской кротостью. Но, по крайней мере, каторжники имели там жилье и хлеб, им был обеспечен завтрашний день. И кроме того, можно было лелеять надежду совершить побег, но — при более благоприятных условиях.
Беглецы твердили все это про себя, а наиболее решительные откровенно признавались — да, они бы охотно променяли нынешнюю свободу на миску баланды или на горшок ароматных бобов, обжаренных на сале.
В конце концов, не пошлют же их всех на гильотину! Ну, одного-двух, самых отпетых, — для примера.
Бамбош, слыша эти разглагольствования, видя все симптомы начинающейся дезорганизации, ощущал, как его авторитет на глазах рассыпается в прах. Ясно, никогда больше не займет он на каторге своего места.
Что касается его самого, он верил в успех своего предприятия. Что ж, смерть так смерть, но он желал погибнуть в борьбе, в бескомпромиссной борьбе за свободу.
Лицо его обгорело на солнце, он обливался потом, пробираясь сквозь чащобу, в животе урчало от голода, и вдруг перед его мысленным взором предстало видение, заставившее его содрогнуться.
Париж!
Как легко смельчаку зажить там настоящей жизнью!.. Какое наслаждение — достигать роскоши, побеждая общество, которое он так ненавидел! И мстить своим недругам!.. А все эти разнообразные способы достичь пьянящего упоения, блаженства, которого он был лишен в течение двух лет!..
Два года на каторге… И теперь, когда можно все восстановить, стоит лишь приложить немного энергии, эти скоты хотят его предать! Он заскрежетал зубами и окинул своих спутников взглядом, заставившим их поежиться.
На второй день пути они питались капустной пальмой, подвидом пальмы хамеропс, не имеющей совершенно ничего общего с капустой огородной. Невозможно быть меньше «капустой», чем эти короткие хрустящие, почти безвкусные волокна, которые только набивают изголодавшийся желудок, но не могут быть названы пищей в прямом смысле этого слова.
Ромул первым заметил капустную пальму и принялся ее рубить, потому что, как известно, для того чтобы добыть молодые съедобные ростки, надо пожертвовать всем деревом. Остальные владельцы сабель стали фехтовать следом за ним, пытаясь завалить дерево с жесткими и клейкими листьями, которые почти невозможно прожевать.
Побеги капустной пальмы были проглочены в одно мгновение, и жалкое воинство — ослабевшее, деморализованное, еще более голодное, чем до трапезы, — волоча ноги, тронулось в путь.
Вечером, когда все укладывались на голой земле, чтобы хоть во сне обрести кратковременное забвение от усталости и голода, обнаружился первый пораженец, напрямик предложивший сдаться. Им оказался Галуа, которого Мартен-Геркулес извлек из зыбучей лужайки.
— Черт возьми, — заявил он, — я возвращаюсь в лагерь Мерэ. А там — будь что будет…
Большинство считало, что он прав, кроме разве что Геркулеса и его дружка Филиппа. Бамбош ничего не сказал, только поджал губы и одарил смельчака взглядом, не сулящим ничего хорошего.
Ночью Король Каторги подошел к Мартену, о чем-то с ним коротко потолковал и спокойно растянулся на земле.
Задолго до зари беглецов разбудил ужасный голод, терзавший этих мрачных и одиноких людей уже пятьдесят часов.
— Я уже сказал и повторю еще раз, — раздался в темноте голос Галуа, — и никто меня не переубедит… Как только взойдет солнце, я отправляюсь обратно…
— А по какой дороге ты пойдешь, идиот? — спросил Бамбош. — Да разве ты знаешь, где сейчас находишься и в каком направлении надо двигаться?
— Тут ты отчасти прав, — отвечал Галуа. — Но если поискать хорошенько… и потом, я голоден!
— Ты наступишь на хвост гремучей змее, свалишься в какую-нибудь яму, тебя звери загрызут!
— Я хочу есть!
— Я тоже хочу, и Малыш хочет, — перебил его Мартен. — Я не такой дока, как профессор из Сорбонны[153], но я люблю Малыша, и это наводит меня на мысль… Уж я-то дорогу отыщу, ручаюсь…
— Как, Мартен, и ты, один из моих лучших друзей, ты тоже хочешь меня покинуть? — с удрученным видом заговорил Бамбош.
