Брэм Стокер - Леди в саване
Искусство Де Морган противится патриархальной кодировке женского символизма, сочетая образ и текст и представляя, таким образом, сочувственный пересмотр взглядов на Медузу: она показана как оскорбленная женщина, ее статус жертвы отодвинули на задний план, изображая активную роль Персея как мужчины и победителя. Как и фигура вампира (в особенности Дракулы), эта Медуза — хищный монстр, который одновременно чарует и отталкивает. Иконография высасывающего жизнь вампира вошла в популярную культуру в конце XIX в., и в каждой своей реинкарнации она становится экраном, на который могут безопасно проецироваться идеологические и культурные тревоги. Сочувственный пересмотр легенды о Медузе, которая была заново представлена одновременно как жертва и добыча такими художниками, как Де Морган и Саймон Соломон, возможно, предвосхищает показ фигуры вампира или чудовища, вызывающий одновременно жалость и страх, который стал таким преобладающим в современных интерпретациях — одинокое, непонятное существо, обреченное бродить в ночной тени.
В XIX в. образы эротической, сексуализованной женщины и femme fatale действуют одновременно как вместилища мужского страха перед женщинами и страха перед отверженным, а также чарующие объекты желания и фантазий. Исследования в этой области сосредоточены на работах художников-мужчин; тем не менее художницы, работавшие в области оккультного и сверхъестественного, также использовали фигуру женщины как средство выражения интересов своего времени, но при этом получались совершенно другие образы. Дискурсы науки, религии и гендера в конце XIX в. проникают в искусство этого периода и сливаются в образе сексуально жадной, чудовищной женщины. Возможно, неудивительно, что в обществе, которое переживало столь быстрые социальные изменения, слияние секса, смерти и экстаза производило столь мощные образы в искусстве. Эти образы, будь то художественные интерпретации или многочисленные литературные мифологизации вампира, производят поразительный парадокс: «не-мертвые» или привидения отныне глубоко входят в современную культуру, можно сказать, обретают бессмертие и, видимо, должны жить и дальше.
Перевод с английского
Нины Чехонадской
ЛИТЕРАТУРА[Anon.] Е. &W. De Morgan. The Result of an Experiment. London: Simkin, Marshall & Hamilton, 1909.
Auerbach, Nina. Woman and the Demon: The Life of a Victorian Myth. Cambridge Mass., & London: Harvard University Press, 1982.
Bronfen, Elisabeth. Over Her Dead Body: Death, Femininity and the Aesthetic. Manchester: Manchester University Press, 1992.
Bullen, J. B. The Pre-Raphaelite Body: Fear and Desire in Painting, Poetry and Criticism. Oxford, Clarendon Press, 1998.
Burne-Jones, G. The Memorials of Edward Burne-Jones. Vol. 1. London: Macmillan, 1904.
Delville, J. The New Mission of Art: A Study of Idealism in Art. London: Francis Griffiths, 1910.
Dikjstra, Bram. Idols of Perversity. Fantasies of Feminine Evil in Fin-de-Siècle Culture. Oxford: Oxford University Press, 1986.
Fitzgerald, P. Edward Burne-Jones. Stroud: Sutton, 1997.
Frayling, C. Vampyres: Lord Byron to Count Dracula. London: Faber, 1991.
Gibson, M. Symbolism. Koln & London: Taschen, 1995.
Harrison & Waters. Burne-Jones. Barrie & Jenkins: London, 1989.
Kestner, J. Mythology and Misogyny in the Nineteenth Century: The Social Discourse of Subject Painting. Wisconsin: Madison, 1989.
Lago, M. ed. Burne-Jones Talking. His Conversations 1895–1898 preserved by his Studio Assistant Thomas Rooke. London & New York, John Murray, 1982.
Lambourne, L. and T. Sato. The Wilde Years: Oscar Wilde and the Art of his Time. London: Barbican, 2000.
Ledger, S. & R. Luckhurst. The Fin-De-Siècle: A Reader in Cultural History c. 1880–1900, Oxford: Oxford University Press, 2000.
Marcus, S. The Other Victorians: A Study of Sexuality and Pornography in Mid-Nineteenth Century England. London: Weidenfeld & Nicholson, 1966.
Marsh, J. Dante Gabriel Rossetti: Painter and Poet. London: Weidenfeld and Nicholson, 1999.
Marx, Karl. Capital: A Critique of Political Economy, Vol. 1. London & New York: Penguin, 1999.
Ovid. Metamorphoses, (translated by M. Innes). London: Penguin, 1955.
Paglia, Camille. Sexual Personae: Art and Decadence from Nefertiti to Emily Dickinson. London & New York, Penguin, 1992.
Pater, W. The Renaissance. Oxford: Oxford University Press, 1873, repr. 1998.
Ruether, R. The Persecution of Witches. A Case of Sexism and Ageism in Christianity in Crisis, 34,1974.
Stephens, F. G. Athaeneum, May 1,1886
Stirling, A. M. W. William De Morgan and his Wife. Thornton Butterworth, London, 1922.
The Times, May 8,1886.
Waite, A. The Occult Sciences. A Compendium of Transcendental Doctrine and Experiment. London: Kegan Paul, 1891
Хюн Джун Ли
«СЛИЛИСЬ НАВЕКИ»: ЖЕЛАНИЕ, СУБЪЕКТИВНОСТЬ И УГРОЗА ОТВЕРЖЕНИЯ В «КАРМИЛЛЕ» ШЕРИДАНА ЛЕ ФАНЮ[197]
В конце поздневикторианской готической повести Артура Мейчена «Великий бог Пан» (1894) врач по имени Роберт Мэтьюсон описывает шокирующую, омерзительную кончину Элен Воган, воплощения зла:
«Хотя ужас и тошнота поднялись во мне… я все же решил не отступать. И я был вознагражден, или, лучше сказать, проклят видеть то, что содрогалось на кровати в метаморфозах, превращаясь в черное, подобно чернильной кляксе, пятно. Кожа и плоть, и мускулы, внутренности и кости — вся та основа человеческого тела, которую я считал неизменяемой, постоянной, от сотворения, от Адама, начала плавиться и растекаться.
Я, конечно же, знал, что тело под влиянием внешних воздействий может быть расчленено, но я бы ни за что не поверил, расскажи мне кто-то другой о том, что я видел сам. Там, несомненно, присутствовала какая-то внутренняя сила, о которой я совершенно ничего не знал и которая отвечала за все превращения… Я видел великое многообразие форм: форму единого пола и колебание между мужским и женским, андрогина, разделяющегося на два пола и воссоздающего себя вновь. Видел тело человека, падшее до зверя, и зверя, поднявшегося из глубин; и то, как бывшее наверху стало низом и существом из бездны, ниже всех творений…
<…>
Я смотрел за превращениями до тех пор, пока на кровати не осталось ничего, кроме какой-то желеобразной субстанции… и как только это ужасное и непредставимое, ни человек, ни зверь, было преобразовано в человеческий вид, оно приняло окончательную смерть».[198]
Рассказчик показывает кончину Элен как ряд метаморфоз, перетекающих в пределах всего спектра между неопределенной материей и членораздельной формой человека. Мы чувствуем здесь, в этом текучем преображении от человека к твари и обратно влияние эволюционной теории «конца века», и в особенности — теории дегенерации. Однако наше внимание привлекают и многие другие детали. Во-первых, тело Элен преображается из-за «какой-то внутренней силы»; в отличие от эволюции или дегенерации, это беспрерывное «восхождение» и «спуск» вызываются отнюдь не социальными факторами или окружающей средой. Сама идея, что нечто внутри человеческого существа может заставить его измениться, ухудшиться или расплавиться, превращаясь в уродливое или бесформенное вещество, говорит нам о том, что то, что мы здесь видим, связано как с внутренним (психическим, эмоциональным, моральным, духовным), так и с внешним (физическим) «я». Точно так же, как «основа человеческого тела» скрывает в себе возможность «разделиться на два пола и воссоздать себя вновь» и стать иной или неузнаваемой, точно так же и нематериальные части «я» внезапно могут измениться, разрушиться и раствориться: в конце концов, этот «внутренний» компонент вызывает внешние изменения, которые описывает Мэтьюсон. Для Мейчена тело Элен является вместилищем — и даже метафорой — изменчивости материи, которая, в свою очередь, влечет за собой и возможность изменения самой личности. Более того, такие возможности одновременно ужасают и чаруют тех, кто сталкивается с ними. Мэтьюсон не может сказать, чувствует ли он себя «вознагражденным» или «проклятым», видя последние минуты Элен; он даже утверждает, что «решил не отступать», несмотря на глубочайшее чувство отвращения при виде этого отвратительного зрелища. Заключая свой рассказ, Мэтьюсон подчеркивает (это несколько излишне, поскольку весь его рассказ усеян такими прилагательными, как «омерзительный», «отвратительный», «ужасный» и «неизреченный»), что смотрел на это, «хотя ужас и тошнота поднимались» в нем, как будто желая не показать своего излишнего возбуждения или интереса.[199]
