Юрий Авдеенко - Ожидание шторма
Вскоре, словно в проявителе, стали появляться колонки цифр...
— Шифр.
— Он самый...
— Знать бы, сколько времени потребуется нашим специалистам на его разгадку...
Гребень с секретом
Комната пропахла нитками. Запах ниток был здесь всегда, как и всегда были потолок, стены, окна, ножная швейная машинка марки «Singer» и портновские ножницы, где вместо второго кольца был продолговатый овальный проем, в который вмещались все четыре пальца.
Деньги кружили по комнате. Они кружили не так, как ветреной осенью кружат пожелтевшие листья, легкостью и расцветкой своей напоминающие неугомонных бабочек. Деньги летали тяжело, словно бумажные голуби. Это были крупные сторублевые купюры темно-сизого цвета.
Никогда раньше в жизни Жан Щапаев не видел такого обилия денег. Равно как и не видел в таком диком состоянии свою родную матушку Марфу Ильиничну.
Обезумевшая, с распущенными волосами, она ползала на полу, сгребая деньги растопыренными пальцами, которые казались ему в эту минуту клешнями пресмыкающегося. Она произносила какие-то нечленораздельные звуки. Но он понимал, что матушка по-прежнему выкрикивает слово:
— Погубил! По-гу-бил!
Это он, Жан, погубил ее?
А может, наоборот?
Два дня назад под вечер, когда небо было уже сумрачным и лил мелкий, но по-весеннему холодный дождь, к ним в дом пришла женщина с небольшим чемоданчиком в руках. Она сказала, что работает медицинской сестрой в госпитале Перевальном, и попросилась остановиться у них в доме на два дня.
— Что вы! Что вы! — запротестовала Марфа Ильинична. — Вот так просятся на два дня, а потом и за год не выгонишь.
— Избави бог! — сказала женщина. — Я говорю правду.
— У нас тесно. Мы чужих не пускаем. К тому же есть строгое указание милицейских властей насчет прописки.
Женщина положила на стол пятьсот рублей и сказала:
— Мне порекомендовали обратиться к вам наши общие друзья.
— Какие еще? — настороженно спросила Марфа Ильинична, не сводя, однако, взгляда с денег.
— Те, что снабжают вас продуктами.
— Только на два дня, — не задавая дальнейших вопросов, согласилась Марфа Ильинична и взяла деньги.
Когда женщина сняла пальто, то Марфа Ильинична узнала бежевое платье, которое около года назад шила Дорофеевой. Как тут не спросить:
— А что же, Танечка не могла вас приютить?
— Она ждет мужчину.
Не вступая дальше в разговоры, женщина легла спать, но среди ночи куда-то ушла. Вернулась под утро. Однако побыла дома совсем недолго... И уже второй день не возвращалась вовсе.
Под кроватью остался ее потертый чемоданчик. Он был заперт. Но любопытная Марфа Ильинична не утерпела, вскрыла замок. И обомлела. Весь чемодан был заполнен пачками денег. Новых сторублевых денег. Больше в чемодане не было ничего, если не считать женского гребня из какой-то пожелтевшей кости.
— Ой, что ж делать? Ой, что ж делать? — Она произнесла эти слова так растерянно, будто отстала от поезда и оказалась на незнакомой станции без вещей и без копейки. — Ой! Что ж делать?!
— Сообщить в милицию, — подсказал Жан.
— Ты что? Сказился? — Она посмотрела на сына с такой злобой, что он сразу поник и прижался к стене, точно хотел ею заслониться.
Но Марфа Ильинична уже забыла о Жане и вновь повторила старую, как мир, фразу:
— Ой! Что ж делать?!
Потом, опомнившись, она поспешила к окну, суетливо задернула занавеску:
— Одни гроши! Чемодан грошей!
— И гребешок, — напомнил невпопад Жан.
— Его вначале кипятком обдать надо. Может, она шелудивая, — деловито ответила Марфа Ильинична. Она вздохнула глубоко, печально. Сказала тихо: — Где же нам их закопать? — И сама себе ответила: — Лучше в погребе.
— Что вы, мамочка? — осмелился молвить слово Жан. — А вдруг хозяйка возвернется?
— Ворюга она, а не хозяйка. Я ей возвернусь! Я ее мигом за решетку отправлю! Ступай за лопатой!
Жан боялся этих денег. Откуда такая сумма может оказаться у медицинской сестры? Вдруг она из воровской шайки? Ее дружки зазря состояние не упустят. Они семь шкур снимут и с Жана, и с его мамочки.
Когда он вернулся из сарая с лопатой, довольная и улыбчивая Марфа Ильинична поливала из чайника гребень. Пар поднимался над миской. И пахло костью или какой-то эссенцией.
Тогда-то Жан и увидел, что лицо матери странно изменилось. Она опустила чайник. И сказала:
— Посмотри.
Гребень лежал в горячей воде. Но теперь он был совсем не таким, как в чемодане. На желтой кости четко и ясно просматривались буквы латинского алфавита. Они располагались напротив зубьев. И каждый зубец имел свою определенную букву или сочетание букв.
— Ма-ма! — выдохнул Жан. — Это таинственное что-то... Я боюсь.
— Сничтожить! Надо в момент сничтожить! — решила Марфа Ильинична быстро и бесповоротно. Она всегда и только так принимала решения.
— Нет! Этого нельзя делать, мама. Это нужно снести в милицию.
— Неси! — мрачно пошутила она. — Может, орден дадут...
— И деньги тоже, мама!
Вздрогнула Марфа Ильинична, потерла ладонь о ладонь, крепко, до хруста, зажала пальцы. Усмехнулась через силу — не понравился, насторожил ее голос сына. Сказала:
— Господь с тобой! Дыхни!
— Я же не пью, мамочка. Деньги не наши. Их надо снести властям.
— Не кричи, сынок. Не кричи... Денег я тебе не отдам. И милиции не отдам! Кукиш ей!
— Вы сами кричите, мама! И кричите глупости!
— Нет... Нет... А может, гребень и не тайный. Может, его просто какой заграничный умелец делал. Так вот — с фокусом.
— Мама, не обманывайтесь. Ведь деньги. Столько денег. Откуда они у медицинской сестры?
— Не наше дело. Не наше... Сничтожим гребень — и все.
— Нельзя, мама. Война! Если она шпионка, если ее власти ищут... Тогда судить нас будут за то, что мы врагу способствуем. И даже очень расстрелять могут...
Он хотел убедить ее доводами. Хотя и не верил в такую возможность.
— Матерь божья! Прости... Все на себя возьму. Я без сына все сделала. И гребень, значит, сничтожила, и деньги забрала. А ты на работе был...
— Нельзя, мама.
Но она уже поспешила к печке, открыла заслонку и кинула в печь гребень.
Вначале ему пришлось отбросить мать на пол, потом сунуть руку в огонь. Счастье, что кость на гребне не вспыхнула. Она будто запенилась по краям. И все.
Он, словно боясь, что пыл его угаснет, пропадет решимость, побежал в другую комнату, схватил чемодан квартирантки.
Но мать не выпустила его из дома. Она вцепилась в чемодан. И Жан тащил ее до двери. А она кричала:
