Луи Жаколио - Собрание сочинений. В 4-х т. Т.3. Грабители морей
— Можете обратиться к Рескьявику, — сказал Эриксон, — он вам то же самое скажет.
— Если наших господ убьют, Эриксон, то вы будете в этом виноваты, — заявил ему Грундвиг.
— Кто же их убьет? — спросил встревоженный лейтенант.
— Проводники-эскимосы, Густапс и Йорник.
Эриксон рассмеялся.
— Что вы только говорите, господин Грундвиг! — произнес Эриксон. — Подумайте, есть ли в этом какой-нибудь смысл?
Грундвиг, не имея доводов, чтобы убедить молодого моряка, не стал больше ничего говорить и, скрепя сердце, решил подождать выздоровления Гуттора.
Две недели прошло прежде, чем богатырь окончательно встал на ноги. Он изъявил желание ехать немедленно, чему ни Эриксон, ни Рескьявик на этот раз противиться не стали. Сани были уже запряжены, как вдруг перед самым отъездом жители первой станции с изумлением увидали Гаттора и Лутвига с десятью норландцами и четырьмя американцами, оставленными в бухте Надежды.
В нескольких словах Гаттор объяснил причину своего прибытия.
Дело в том, что однажды утром оружейный мастер клипера отправился в гости к своему приятелю, плотнику яхты. Попивая пиво и покуривая табачок, приятели мирно беседовали, как вдруг оружейный мастер, имевший очень тонкое обоняние, проговорил:
— Знаешь, Джеймс, у тебя на яхте как будто порохом пахнет. Не простым, знаешь, а фейерверочным.
— У нас такого и нет.
— Ты наверное знаешь?
— Еще бы не наверное, когда у меня ключи от пороховой камеры.
В этот день о порохе больше разговора не было, но в следующий раз оружейный мастер опять объявил:
— Как хочешь, Джеймс, но у тебя тут горит фейерверочный порох.
— Да нет же его у нас!
— Ты вполне уверен?
— Вполне уверен.
— Ну, ну, ладно!.. Не будем из-за этого ссориться.
На третий день опять та же история.
— Джеймс, хочешь биться об заклад, что у тебя горит порох? — предложил оружейный мастер. — Я ставлю бочонок отличного рома.
Плотник был большой любитель этого напитка.
— Идет! — согласился он.
— Ну, пойдем глядеть.
Приятели спустились в крюйт-камеру. Там запах был еще сильнее. Оружейный мастер принялся осматривать каждую бочку.
— Э-э! — вскричал он вдруг, приподнимая один бочонок. — Какой он легкий! И для чего это из него выпущен просмоленный фитиль? Это неспроста. Кто устроил здесь такую адскую машину?
Оружейный мастер осторожно обрезал фитиль и обезвредил опасное приспособление.
Известие об открытой мине быстро распространилось среди матросов обоих кораблей. Собрался общий совет под председательством Гаттора и решил, что злодейский умысел следует приписать эскимосам Густапсу и Йорнику.
Американцы терялись в догадках о том, какая могла быть у эскимосов при этом цель.
— Удар предназначался нам, господа, — объявил им Гаттор. — Слушайте.
И он рассказал им о «Грабителях», о двукратной катастрофе при спуске клипера и о покушении Надода взорвать его.
Гаттор удивлялся только тому, что новое покушение было поручено эскимосам.
— Но ведь немой-то вовсе даже и не эскимос, — произнес вдруг плотник яхты. — Я его видел прежде, чем он надел зимнюю одежду. У него совсем не эскимосский, тип. Он европеец.
— В таком случае, друзья мои, медлить нельзя, — сказал Гаттор. — Необходимо сейчас же ехать по следам экспедиции. Вероятно, замыслы злодеев не ограничились одной миной.
Оставив корабли под надзором всего четырех человек, оба экипажа, забрав с собой провизии на один год, отправились на север, руководствуясь компасом.
Разумеется, этот рассказ только увеличил тревогу Грундвига. Два отряда соединились и быстро поехали вперед. Мы уже видели, что им удалось догнать экспедицию на последней станции.
Удивлению Бьёрнов не было границ, а ярости Надода, узнавшего, что все его планы рухнули, не было меры. Он едва не задохнулся от злости, лежа с заткнутым ртом. Фредерику стало жаль его, и он велел снять с его рта повязку.
Негодяй воспользовался этим для новых ругательств.
— Что, господа? Вы думали, что я совсем уничтожен, а я жив еще. И товарищество наше живо, вы сами скоро это узнаете… Глупцы! Вы потратили целых полгода на поиск трупа, а тем временем замок ваш сожжен «Грабителями», а юный брат ваш Эрик убит…
Едва он успел это сказать, как Эдмунд, не помня себя, бросился на него, схватил его за горло и вскричал:
— Ты лжешь, негодяй! Признавайся, что ты солгал, иначе я задушу тебя собственными рук…
Бедный молодой человек! Он не договорил. Надод воспользовался его волнением, выхватил из-за его пояса собственный его кинжал и вонзил это оружие ему в грудь по самую рукоятку.
Эдмунд вскрикнул и упал мертвый.
Дружный крик ужаса вырвался у всех присутствующих. С помутившимся взглядом Фредерик схватился руками за голову и упал без чувств.
Тогда Гуттор быстрее молнии подскочил к злодею.
— Наконец-то ты мне попался, — проговорил он со зверским смехом. — Теперь ты от меня не уйдешь.
Не сказав больше ни слова, он вырвал из рук Надода кинжал и, взяв его голову, зажал ее между своими ладонями и начал сдавливать, не торопясь, с рассчитанной медлительностью и постепенностью.
— Помнишь старого Харальда, которому ты раскроил череп? — приговаривал богатырь. — Помнишь Олафа, заколотого тобой?
При каждом слове ладони богатыря сжимались все сильнее и сильнее.
— Сжалься!.. Убей меня разом! — стонал Надод.
— Погоди немножко, — продолжал Гуттор, смеясь зловещим смехом. — Смерть — это избавление от всех бед. Надо ее сперва заслужить.
Он разжал немного ладони и прибавил:
— Проси прощения за все твои подлости и злодеяния.
— О! Прости! Прости! Сжалься!.. Убей поскорее!..
Сцена была такая невыносимая, что все отвернулись. Руки гиганта сжались в последний раз. Череп злодея затрещал, и мозги брызнули вверх до самого свода пещеры.
Гуттор выпустил из рук бездыханное тело, сам сел в уголок и зарыдал, как ребенок.
Когда Фредерик очнулся от обморока, то оказалось, что несчастный герцог Норландский сошел с ума!..
* * *В продолжение многих лет туристы, посещавшие Северную Норвегию, встречали близ развалин старого феодального замка Розольфсе молодого человека, которого всегда провожал почти столетний старик. Молодой человек забавлялся тем, что срывал мох и цветы, росшие среди развалин.
Когда ему мешали в этом занятии, он останавливался и, вперив вдаль свой мутный взгляд, бормотал:
— О, Красноглазый, Красноглазый!
