Виктор Пронин - В исключительных обстоятельствах
На первом допросе турист отмалчивался. Придерживался талейрановской мудрости: «Язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли...» Отмалчивался и снисходительно поглядывал на следователя. В лучшем случае отвечал, односложно «да», «нет». В Москве он второй день. Плохо говорит по-русски. На вопрос, хочет ли связаться со своим посольством, последовало категорическое — «нет».
Многие зрители, оказавшиеся свидетелями представления, пришли в комнату милиции, чтобы засвидетельствовать все виденное и слышанное. Кое-кто успел пощелкать фотокамерой. Работники милиции благодарили, записывали адреса свидетелей, охотно, принимали пленки, хотя знали, что дежурившие в универмаге сотрудники уголовного розыска успели заснять «спектакль».
Все, о чем Бутов должен доложить генералу, уже подготовлено. О фактах — письменные свидетельства, фотографии. Комментарии — устно. Есть интересное и в протоколе допроса.
— Вам известно содержание листовок, которые вы разбрасывали?
— Да.
— Расскажите.
Молчание.
— Слушаю вас...
— Это был призыв...
— Чей?
— Прогрессивного человечества.
— Конкретнее.
— Прогрессивных людей Запада.
— Вы знаете, кто сочинял листовки?
— Точно не знаю. Какая-то антисоветская организация,
— Вам что-нибудь известно о ней?
— Нет.
— Вы говорили, что умеете читать по-русски. Вот прочтите. — И следователь показал туристу последнюю строку листовки. — Вам известна эта организация?
Молчание.
— Вы сказали, это был призыв. К чему призывала листовка?
Молчание.
— Вы сами-то читали ее?
Молчание.
— Вы что же, решили отмалчиваться? К чему призывала листовка?
— Защищать права советских людей.
— Всех советских людей?
— Всех.
— Но в листовке названы три фамилии. Вам известны эти лица?
— Это не имеет значения... Этих трех я не знаю...
— Судя по вашим ответам, вы слепо выполняли чье-то задание. Чье?
— Я отказываюсь отвечать.
— Вы приехали как турист. Пробыли в Москве три дня, включая день ареста. Что вы успели увидеть? Где были? В музеях, театре, на выставке? С советскими людьми общались?
— Меня это не интересовало.
— А что вас интересовало?
— Я отказываюсь отвечать.
...Бутов вместе со своим помощником Сухиным систематизируют материалы, условно озаглавленные ими «спектакль в ГУМе», перечитывают протоколы допроса туриста, разглядывают фотографии-свидетельства. Они разложены на диване, стульях, и кабинет полковника сейчас чем-то напоминает кабинет художника иллюстрированного журнала. Хлопотливое это занятие прервал телефонный звонок.
— Слушаю... Да, это я... Здравствуйте, Крымов... Что же, можем встретиться... Через час у памятника Пушкину. Устроит вас? Вот и хорошо...
ТРУДНЫЙ РАЗГОВОР
— Вы чего хмуритесь, Крымов?
— Это вам показалось, Виктор Павлович. Впрочем, какие-то основания есть...
— Какие?
— Да так... Всякие... Чего в жизни не бывает.
...Поначалу разговор не клеился. Они молча шли по бульвару. Был тот утренний час поздней осени, когда хозяевами бульвара становились дети, пенсионеры, пришедшие погреться на солнышке, склониться над шахматной доской, «забить козла» или попросту посудачить о том, о сем. Спокойное, неяркое осеннее солнце пробивалось сквозь облака и высвечивало серебристые лужицы на асфальте.
— Как у тебя дела на работе? — спросил Бутов.
— Не блестяще, — ответил Сергей. — Я вам как-то говорил, что с заместителем редактора международного отдела, Агафоновым у меня холодная война идет. Невзлюбил меня и при удобном случае пакости чинит...
— Какие такие пакости?
Сергей сразу не ответил, помолчал. На душе у него мерзко, но потом какая-то неведомая сила заставила его буквально выпалить все, что накипело в последние дни.
...За обеденным столом сидели Виктор Агафонов и Константин Михайлович Перцов, секретарь партбюро, когда к ним подсел Крымов. Агафонов тут же ринулся в «атаку».
— Сергей, а партбюро знает о твоих былых дружках? Говорят, они у тебя были такие, что упаси боже... Один в местах не столь отдаленных пребывает, а другого, англичанина, попросту выдворили из нашей страны.
Сергей вопрошающе посмотрел на Перцова: «Что скажете? Требуются объяснения?» Но тот молча, невозмутимо продолжал расправляться с цыпленком. Однако Агафонов не унимался.
— Что молчишь, Крымов? Я это не случайно... Не любопытства ради... Сегодня в редакцию заглянул наш автор, недавно вернулся из Англии. Вы его знаете, Константин Михайлович... Вадим Куроедов, экономист... — И снова обращаясь к Крымову: — В Лондоне он с тем твоим другом, англичанином Дюком, лицом к лицу столкнулся, они вместе аспирантуру проходили. Англичанин интересовался, как господин Крымов поживает. Вадим приметил тебя здесь и сразу вспомнил Дюка и удивленно опросил: «Каким ветром этого молодого человека к вашему берегу прибило?» И между прочим заметил, что видел тебя в «Метрополе». И намекал на какие-то твои задушевные беседы за бутылкой шампанского со странными, мягко выражаясь, людьми...
Выплеснуто это было с изрядной порцией яда, с туманными намеками на уроки, которые не пошли впрок, и с явным желанием заинтересовать Перцова.
А тот с тем же непроницаемым лицом спросил:
— Ну и что?
— Не понял тебя, Константин Михайлович. Что значит «ну и что?» Ты считаешь нормальным... Отказываюсь понимать...
— Да и я тебя не очень понял. Видимо, мы по-разному на профессию журналиста смотрим. Журналист перестает быть журналистом, когда он начинает собственной тени бояться, если он с оглядкой — «как бы чего не вышло» — нужные для работы связи устанавливает... Между прочим, и с теми, из другого стана, если тема требует. А если обстоятельства так складываются, что надо дать бой, что же, вступай в бой. Я имею в виду идеологию. В кусты уходить — нехитрое, брат, дело... Полагаю, что встречи в ресторане, на которые ты столько тумана напустил, имеют прямое отношение к творческим делам Крымова. И скоро мы будем иметь возможность прочесть нечто любопытное... Не так ли, Сергей?
— Хочу надеяться... Впрочем, боюсь, что... — И Сергей с тревогой посмотрел на Агафонова. Взгляды их перекрестились, как рапиры, и в злых агафоновских глазах нетрудно было прочесть: «Поживем, увидим, разговор еще не окончен».
Все трое молча встали из-за стола и разошлись. Через час Перцов позвонил Крымову.
— Если можешь, загляни...
Разговор начался без всяких преамбул.
— Все, что касается, выражаясь языком Агафонова, твоих былых дружков, мне известно. По причинам, о которых знать тебе не надобно, в свое время не счел нужным предавать огласке эти не лучшие страницы твоей биографии. А что касается намеков на какие-то беседы в «Метрополе», то здесь хочу рассчитывать на твою откровенность.
