Анатолий Баюканский - Застолья со звездами
В Москве ей посоветовали обратиться за помощью в Монетный двор. И Александра Степановна, набравшись смелости, поехала туда, записалась на приём к директору. В большом просторном холле перед кабинетом руководителя Монетного двора сидело до двух десятков посетителей. Александра Степановна скромно присела в уголочек на свободный стул. В этот момент в помещение вошла почтальон с большой кипой газет и журналов и положила их на стол перед секретаршей. Секретарша от нечего делать стала перебирать газеты, потом начала просматривать журналы и вдруг на глаза ей попался журнал «Работница», с обложки которого смотрела рыбачка, и сверху был крупный заголовок — «Хан Охотского моря». Секретарша взглянула на обложку журнала, потом на Хан, которая сидела в углу, смиренно ожидая очереди, и ни слова, ни говоря, захватив журнал, вошла в кабинет руководителя Монетного двора. Через несколько минут она вышла, и, подойдя к Александре Степановне, спросила: — Вы товарищ Хан?
— Да, я Хан, — ничего еще не понимая, ответила сахалинская рыбачка.
— Иван Александрович просит пройти к нему в кабинет.
— Когда?
— Сейчас.
Оказывается, секретарша зашла, показала руководителю портрет на обложке журнала «Работница» и сказала, что в приемной ожидает его сама знаменитая рыбачка. Руководитель её, конечно, немедленно принял, дал распоряжение, и золотые часы были исправлены.
После этого я получил приглашение приехать такого-то числа, в субботу, на рыбокомбинат Полякова, для очень важной беседы. И стояла подпись — «А. Хан». Любой сигнал от знаменитой рыбачки был для меня неожиданным и приятным. И я отправился на рыбозавод на побережье. Едва вошёл в её дом, как Хан крепко обняла меня своими сильными руками, подвела к знакомому уже титану, налила две крупные стопки спиртного, придвинула тарелку с красной икрой и сказала: — Вот тебе подарок мой, ты помог мне своей статьей в журнале (а я как раз был автором того очерка в «Работнице») вот часы, видишь, как они хорошо ходят? Давай выпьем за то, что ты приехал, а за то, что ты мне помог, это будем отмечать. За эту помощь я буду поить тебя и твою семью целую неделю.
Вечером отметить это событие собралась вся бригада.
А когда мы остались одни, Александра Степановна достала из какого-то заветного шкафчика бутылку, на которой было написано «бренди». Налила спиртное в фужеры и опустила в один из них золотую звезду, как издавна принято у героев, впервые получивших столь высокую награду.
У рыбаков, добывающих рыбу в путину, в апреле месяце, работа очень трудная. Многие не выдерживают холода и трудной работы: руки и ноги замерзают, челюсти сводит от мороза, — поэтому рядом стоял титан со спиртом, чтобы рыбаки могли таким образом хоть немного согреться. Каждый подходил, наливал себе свою норму и продолжал трудиться.
Можно было пить без меры, никто не контролировал рыбаков, но каждый понимал, что без него бригада не выполнит план — стыдно будет перед семьей, оставшейся без денег, перед начальством, которое в них поверило. Пили здесь лишь ради сохранения сил и здоровья, ради необходимости выполнить план и возможности согреться для дальнейшей работы. Их главный лозунг: сам погибай, а товарищей выручай.
* * *Путешествие по миру позволило познакомиться мне с такими людьми, о которых не додумается фантазия ни одного автора. Мне довелось встретиться с Робинзоном в юбке, да ни где-нибудь, а на Севере. Вряд ли кто может похвастаться подобной встречей.
БАБА НИНА «ВАКАРАНАЙ»
Россия, Сахалин
В марте месяце 1952 года ваш покорный слуга участвовал в агитпоходе вокруг Сахалина на лыжах. Такой поход был впервые в истории Сахалина: 1200 км по соленому льду и по бездорожью. По спортивной квалификации он равнялся нормам по присвоению звания Заслуженного мастера спорта СССР.
У нас не было ни темных очков, ни компаса, ни карты, ни горячей пищи, только галеты и консервы. Мы должны были агитировать за товарища Сталина. Проходили в день по 40–50 км, некоторые не выдерживали, падали без сознания. А еще надо было давать концерты, проводить беседы в лагерях заключенных.
Трудно себе представить, как мучительно было передвигать лыжи по солёному льду, а тут ещё в том месте, где на карте была обозначена по 50-й параллели граница между Северным и Южным Сахалином, мы едва не погибли. Тёплое течение со стороны Японии начало ломать лед. Берег был близко, но недаром говорят, «близок локоть, да не укусишь». Словно орудийные залпы раздавались то слева, то справа. Это ломался лед, образуя широкие полыньи, и нам приходилось перескакивать с льдины на льдину. Не обошлось и без «крещения» в ледяной купели. Однако не иначе как Господь Бог помог нам добраться до берега, когда мы, сняв лыжи и подхватив их под мышки, бежали к берегу, каждую минуту ожидая погибели. На берегу, дрожа от холода и чувствуя, как ледяным панцирем сковывается одежда, мы обратили свои взоры к нашему командиру, капитану Суманееву, Герою Советского Союза, который во время войны наверняка попадал в подобные ситуации.
— Ну, братцы-ленинградцы, — сказал капитан, — и на сей раз мы перехитрили Нептуна. — Укройтесь в расщелине между скалами и дружно отбивайте чечетку, чтобы окончательно не замерзнуть, а я попробую забраться на каменный кекур и произведу разведку на местности. Но выполнить его приказ мы не успели. Господь видимо в тот день был к нам особенно милостив.
В грохоте и треске льда вдруг послышался слабый человеческий голос. Мы переглянулись, не понимая, откуда ему взяться в таком диком месте, удалённом от жилья. Голос повторился, слов было не разобрать, но ведь некто явно шёл нам на помощь. Мы переминались с ноги на ногу, не зная, что делать, в какую сторону двигаться, но капитан, этот бывший диверсант, с острым слухом и зорким глазом, приложил палец к губам, а потом вдруг таинственным шёпотом проговорил: «Глазам не верю, не то зверь, не то человек в звериной шкуре, стоит у подножия скалы-кекура и, приложив ладони к глазам, смотрит в нашу сторону». А еще говорят, что чудес на свете не бывает. Вскоре, чуть живые, мы очутились в странном сооружении из брёвен, которое, как позже узнали, было обложено каменными валунами и бетонировано, почти настоящий дот.
Жарко пылала железная печурка, в доме было чисто и довольно уютно. Хозяйка, наша спасительница, сбросила с плеч медвежий малахай и посоветовала всем раздеться догола, снять одежду и повесить ее на просушку, а сама скрылась за занавеской. Сами понимаете, каково нам, молодым и здоровым сидеть перед женщиной. Посреди избы стоял низенький, видимо, японский столик, и за неимением стульев, мы прилегли на шкуру, всячески пытаясь прикрыть свою наготу. Картина ещё та. Вопросов у нас накопилась уйма, но хозяйке было некогда, она спешно накрывала на стол, хорошо понимая наше состояние. И лишь когда на столе появилась огромная миска, наполненная красной лососевой икрой, рыбой-строганиной, черемшой, грибами и неизвестными нам снадобьями, она подсела к нам и на плохом русском языке, робко улыбаясь, представилась: «Бабушка Нина, живу здесь давным-давно, русские пограничники и японские стражники звали меня «Вакаранай», значит «не понимаю». А мы в свою очередь вытащили здоровенный каравай хлеба и консервы. Бабушка Нина поцеловала хлеб, на глазах её навернулись слезы. К этой манящей закуске явно не хватает чего-то, и бабушка Нина вскочила на ноги, всплеснула руками и сказала: «Совсем, однако, худая стала, память ушёл». Она снова скрылась за занавеской и вскоре вынесла двухлитровый японский бин (посуда, бутыль), наполненный тёмной жидкостью. Она протянула бин капитану: «Это огонь-вода, сама готовила, в прежние времена, однако, стражи с обеих сторон к бабушке приходили за огонь-водой, шибко хвалили, а вы, как это сказать по-русски (я тут совсем одичала), потрите, нет, разотритесь этой водой, холод и пройдет». Но мы, конечно, и без советов знали, что делать с этой водой. И хотя во время перехода в команде действовал «сухой закон», капитан Суманеев промолчал, делая вид, что разглядывает экзотические закуски. Бабушка Нина первой пригубила странный напиток. У неё оказалась одна жестяная кружка, поэтому мы пили по очереди, постепенно приходя в себя от тепла внутри, и неожиданно развязались языки. Захмелевшая женщина искренне радовалась появлению гостей не со стороны дальней дороги, леса, а прямо из моря. Она плохо понимала многое из того, что мы пытались ей объяснить, то и дело повторяла по-японски: «Куды-сай ва-ка-ра-най». Что в переводе означало «Давай, моя не понимай». Да и мы не понимали, честно сказать эту отшельницу, проживающую много-много лет на бывшей ничейной земле. Однако, когда бутыль была наполовину пуста и мы едва ворочали языками, баба Нина, путая японские и русские слова, поведала нам свою необычную историю. Внучка каторжанина, она жила с матерью в таёжном урочище недалеко от русско-японской границы, неподалёку от границы. Ходила на охоту, била белку в глаз, ловила рыбу, но однажды шторм унёс ее долбленку в открытое море. Спасли её японские пограничники, и чтобы уберечь от глаз начальства, которые немедленно арестовали бы девчонку, вахмистр Нагора-сан поселил её в старой пограничной казарме. Со временем про неё узнали и на русской заставе. Жила бабушка Нина на ничейной земле, которая никому из противоборствующих сторон не принадлежала. Изредка к ней в гости забредали мужчины с той и другой стороны, приносили еду, посуду, что-то мастерили, короче, помогали выжить. Особенно часто навещал Нагора-сан. Он обещал её взять в жены и увезти на Хокайдо, но началась война, и вахмистра больше не стало. Шли годы. Однако до странной отшельницы никому не было дела. Так и дожила бы она до конца дней своих, если бы не появление нашей лыжной команды. И я до сих пор жалею, что не записал удивительный, путаный, но от этого ещё более странный рассказ женщины, проживающей между небом и землёй, образно говоря. Где-то ты теперь, бабушка Нина «Ва-ка ра-най»?
