Маркус Кларк - Осужден пожизненно
Пайн не преувеличивал, когда говорил о скученности на арестантских кораблях, а так как он получал по полгинеи за каждого человека, доставленного живым в Хобарт-Таун, у него были все основания жаловаться.
Еще всего лишь час назад, когда Фрер заходил сюда, все арестанты лежали, укутанные одеялами. Сейчас все выглядело иначе, хотя при первом же лязге засовов все арестанты обычно кидались на свои нары и притворялись спящими. Как только глаза привыкли к густому тюремному сумраку, перед пришедшим открывалась необычная картина. Группы людей в самых невероятных позах лежали, стояли, сидели или расхаживали взад и вперед. Это было повторением сцены на кормовой палубе, только здесь эти озверевшие полулюди не боялись надзора стражников и чувствовали себя раскованней в своих движениях. Словами невозможно описать уродливую фантасмагорию тел и голов, копошащихся в тлетворном зловонии этой кошмарной тюрьмы. Калло[4] мог бы изобразить ее или Данте создать своей фантазией, но все иные попытки оказались бы бессильными. В человеческой природе есть непознаваемые глубины, подобные наполненным ядовитыми миазмами темным пещерам, проникнуть в которые никто не решится.
Старики, юноши, мальчики, матерые грабители, разбойники с больших дорог спали бок о бок с тщедушными карманниками и пронырливыми уличными воришками. Фальшивомонетчик разделял нары с похитителем трупов. Человек с образованием постигал неведомые ему тайны ремесла взломщика, а какой-нибудь хулиган из Сент-Джайлса брал уроки самообладания у профессионального мошенника. Проворовавшийся клерк и крупный светский авантюрист обменивались опытом. Рассказы контрабандистов об удачных операциях чередовались с воспоминаниями воров о том, как в туманные ночи они похищали у прохожих часы. Браконьер, погруженный в мрачные раздумья о больной жене и осиротевших детях, вздрагивал, когда забулдыга из ночлежки хлопал его по плечу и крепким словцом советовал ему взбодриться и «стать мужчиной». Непутевый рассыльный из лавки, доведенный до тюрьмы пристрастием к кутежам, отбросив первоначальный стыд, жадно внимал историям о подвигах на стезе порока, которые с таким смаком расписывали старшие.
Получить срок – не такое уж необычное дело для многих. Старики смеялись, покачивая седыми головами, вспоминая о веселых деньках в прошлом, а молодые, слушая их, надеялись, что им тоже когда-нибудь улыбнется счастье. Общество было их врагом, а судьи, тюремщики и священники – предметом их ненависти. Они считали, что только дураки ведут честную жизнь и только жалкие трусы могут благословлять карающие их розги и не думать, как отомстить этому благопристойному миру за нанесенные им обиды.
Каждый новый пришелец становился еще одним новобранцем в рядах этой армии преступников, он был уже не человеком, а арестантом, отбывающим срок в этом зловонном, позорном логове, давшим клятву ненависти к закону и к тем, кто на воле. Кем он был раньше, уже не имело значения. Теперь он был заключенный, брошенный в душную арестантскую, слившийся с самой порочной частью человечества, готовый ввергнуться в самые невероятные глубины кощунства и непристойности, ежеминутно представляющиеся его зрению и слуху. Он терял чувство собственного достоинства и становился тем, чем считали его тюремщики – диким зверем, посаженным за решетку, запертым на железные засовы, чтобы он не вырвался оттуда и не растерзал их на части.
Разговор шел о внезапном вызове четырех арестантов. Зачем они им понадобились в такой час?
– Говорю вам, наверху что-то случилось, – сказал чей-то голос, обращаясь к соседям. – Разве вы не слышите, какой там шум?
– Зачем они спустили шлюпки? Я слышал, как плеснули весла!
– Не знаю, дружище. Может, хоронят кого? – предположил низенький толстяк, и эта догадка показалась ему весьма забавной.
– Может, отдал концы какой-нибудь парень в кают-компании? – подхватил другой, и все грохнули от хохота.
– Ну, такого счастья вряд ли дождешься! Пока еще погоди опускать кливер в знак траура. Нет, пожалуй, это шкипер пошел рыбачить.
– Шкипер рыбу не ловит, дурак ты. На черта ему это надо? Да еще среди ночи!
– Подходящая работенка для старика Доври, а? – сказал пятый, кивая на седого человека, вторично осужденного за похищение трупов.
– Зачем им рыба? Они ведь «ловцы душ», – вставил молодой вор, имевший в Лондоне репутацию лучшего «ворона».[5] Ведь так говорит пастор.
Он комически изобразил гнусавого методистского проповедника, чем вызвал новый взрыв смеха.
В это время к двери ощупью пробирался маленький тщедушный воришка-кокни; он столкнулся с кем-то из говоривших, и на него обрушился град пинков и ругательств.
– Простите, джентльмены, – вскричал несчастный, – мне нужен воздух, мне душно.
– Так ты уже и о душе подумываешь? Ишь ты, прыткий! – посмеялся Ворон, окрыленный успехом, вызванным его предыдущей шуткой.
– О, сэр, спину ломит!
– Вставайте! – простонал кто-то в темноте, – О, господи, мне душно! Эй, часовой!
– Воды! – крикнул маленький кокни. – Дайте хоть капельку, бога ради! В глотке пересохло, с утра не было ни капли.
– А ты уже получил свою порцию, парень, полгаллона на день, – проворчал стоявший рядом матрос.
– И впрямь, где ж твоя порция? Как-никак целых полгаллона! – издевательски спросил Ворон.
– Утащили мою воду! – простонал бедняга.
– Да он ведь ее загнал! – крикнул кто-то. – Обменял на воскресный костюм. Ну и ловкач, парень! – И сказавший это нырнул с головой под одеяло, якобы смутившись.
В это время несчастный кокни – портной по профессии – ползал под ногами у Ворона и его дружков.
– Дайте мне выйти, господа! – умолял он. – Дайте мне выйти! Ох, умираю!
– Пропустите джентльмена на палубу! – засмеялся остряк на нарах. – Неужто вы не знаете, что его там дожидается карета, он в оперу торопится!
Шум голосов усилился, и с верхних нар свесилась голова, своей формой напоминающая дыню.
– Чего вы спать не даете? – проворчал грубый голос. – Клянусь, вот встану и вытрясу из вас последние мозги!
Очевидно, говоривший пользовался у всей братии почетом, так как шум мгновенно стих. В наступившей тишине раздался пронзительный крик несчастного портного.
– Помогите! Убивают! А-а-а-а-а!
– В чем дело? – заорал блюститель тишины и, спрыгнув с нар, расшвырял в разные стороны приятелей Ворона. – Пустите же человека!
– Воздуху! – вопил бедняга. – Возду-ху! Невмоготу мне…
И тут же застонал другой человек на нарах.
– Ах, черти вы окаянные! – зарычал детина и, схватив задыхающегося портного за шиворот, злобно посмотрел вокруг. – Вот так штука! Да никак у всех желторотых началась лихорадка!
