Джек Лондон - Собрание сочинений в 14 томах. Том I
Ещё резче социальные контрасты характеров: как убедительно свидетельствует Лондон, подлинная человечность, настоящие, искренние чувства живут в среде трудового люда — в любви Лиззи Коннолли к Мартину, в чувстве Мартина к Руфи, в его отношении к сестре, в дружбе старых товарищей. А в мире Морзов и Беглеров чувства оказываются фальшью: игрой с Мартином, которой увлечена Руфь, готовностью продать себя за славу и богатство. Ведь именно так можно назвать отношение Руфи к Мартину — известному писателю. Сцена их расставания — сцена морального падения Руфи — это страшная, безжалостная, но и правдивая сцена. Вот где с полной силой сказался талант Лондона, умевшего ненавидеть и презирать буржуазный мир. В этой, сцене заключается отрицание и осуждение буржуазной культуры и морали, острая кпассовая оценка буржуазного понимания любви. Классовые конфликты, которые в политическом романе «Железная пята» выражены в массовых сценах битв, в социальном романе «Мартин Иден» раскрыты в сложных отношениях двух молодых людей, в борьбе Мартина за овладение культурными ценностями прошлого, в его попытках создать новые культурные ценности, принципиально отличающиеся от старины, как бы асна она ни была.
Большое место в романе занимает проблема нового человека, идущего на смену людям, чьи души искалечены миром собственнических отношений. Черты нового человека, предвестника тех, кому должно принадлежать будущее, заметны в Мартине. В его таланте заключено новое восприятие мира. Мартин рожден и воспитан трудовым народом, несет в себе его мораль, его понимание действительности.
При этом Лондон, сам прошедший тяжкую школу трудовой жизни, далек от слащавого преклонения перед людьми из народа, прокладывающими себе путь к искусству. Лондон и сам знал, что цель эта может быть достигнута только при огромной требовательности к себе, ценою напряженного труда, открывающего доступ к знаниям, которые другим — вроде молодых Морзов — доставались легко, так как были переданы им опытными учителями, заботами привилегированных школ.
Проблема формирования новой интеллигенции, выходящей из рядов рабочего класса и готовой отдать ему свои силы, воплощена не только в образе Мартина, но и, — быть может, с не меньшей силой — в образе Лиззи Коннолли. Как расцветает ее душа, как быстро зреет ее живой и энергичный разум под влиянием знаний, к которым ей помог получить доступ Мартин! Может быть, она стала на этот путь только потому, чтобы не быть ниже Мартина, которого она навсегда и самоотверженно полюбила, но в конце романа она уже на-столько самостоятельна, ее личность настолько развилась, что она чувствует себя сильнее Мартина, говорит с ним как умный и заботливый друг.
Кризис, губящий молодого, полного сил писателя, тоже заслуживает того, чтобы читатель задумался над его причинами. Конечно, судьба Мартина — прежде всего яркое доказательство того, что буржуазное общество враждебно подлинному искусству. Мартину, писателю, вышедшему из рабочего класса, нечем дышать в мире Морзов и Бетлеров, даже если они вынуждены признать его талант. Талантливого писателя Мартина Идена убило буржуазное общество. Мысль о страшной судьбе подлинного художника в буржуазном мире настойчиво преследовала Лондона; об этом говорит и небольшая пьеса «Первобытный поэт», написанная в 1910 году.
Коварный и кровожадный вождь первобытной орды убивает поэта — такого же первобытного человека, как и весь его клан, но уже осмеливающегося ослушаться воли патриарха. В гротескной страшной сценке, подчеркивающей униженное и бессильное положение поэта, угадывается жизнь американского мещанства. Оно выступает в виде толпы дикарей, самодовольных и жестоких, гогочущих по поводу смерти гения, не ко времени появившегося в этом пещерном веке...
Но есть и другая причина гибели Мартина. Она кроется в том, что Мартин, порвав свои непрочные связи с буржуазной средой, которая тщетно пытается удержать его, не находит и путей к народу — туда, откуда он вышел, где лежат корни, питающие его мастерство. Он потерял свою среду[13]. Кроме того, Лондон прямо говорит и о необратимом отравляющем воздействии, которое оказали на еще неопытный ум Мартина различные декадентские теории. Особенно сильным и смертельным было воздействие ницшеанских идей: они выработали в Мартине болезненный индивидуализм, от которого он уже не в силах освободиться. Недаром Лондон сам писал о том, что «Мартин Иден», как и «Морской волк», — книги, направленные против ницшеанства. С горечью отмечал писатель, что этого не поняли его друзья из кругов Социалистической парши.
Эстетические идеи Мартина безмерно выше уровня буржуазного искусства. Когда Мартин чувствует, что он должен приноравливаться к этому жалкому уровню, он видит в этом измену своим заветным мечтам, своим представлениям о подлинном искусстве, которое служит «приключению с большой буквы» — прославлению подлинных подвигов. Только о них хотел писать Мартин.
Роман был закончен, трагедия Мартина завершилась на бумаге; но она осуществлялась и в действительности. Вскоре после окончания этой великолепной книги Лондон пишет роман «Приключение» («Adventure», 1910) — историю эксцентричной американки, которая вместе с упорным и жестоким англичанином царствует при помощи бича и винчестера над сотней туземцев, надрывающихся и умирающих на кокосовых плантациях. Разве это похоже на «приключение с большой буквы»? Начинался трагический перелом в творчестве Лондона, тоже отравленного ядом декадентских книг, обманутого плутнями Херста. Так вступил Лондон в третий период своего развития.
Еще в годы, проведенные на «Снарке»[14], перед Лондоном стал вырисовываться заманчивый мираж некоей сельской идиллии, жизни вдали от города, среди природы, на ферме — жизни, полной простого физического труда, на смену которому приходит здоровая усталость, жизни без тревог и борьбы. Этот идеал, конечно, носил в себе черты романтической патриархальности, в которую хотелось уйти писателю из царства Железной пяты, пока она его не раздавила. Вместе с тем в этом идеале было и нечто традиционное для большой американской литературы: он напоминал об идеалах Торо — писателя, которого, судя по всему, Лондон высоко ценил. Жил же Торо долгие блаженные месяцы в своем лесном уединении, в котором написал затем свою чудесную книгу «Уолден». В ней человек и природа глядят друг на друга и не могут наглядеться — так им хорошо вдвоем.
Очертания этой утопии — отметим, обязательно трудовой, ибо Лондон и эдесь остался поэтом труда, — намеченные в некоторых эпизодах «Путешествия на «Снарке», определились и в романе «Время-не-ждет» («Burning Daylight», 1910). В нем рассказано, как удачливый золотоискатель и делец Элэм Харниш находит свое счастье в тихом углу Калифорнии в труде земледельца. Еще очевиднее и шире эта утопия повторена в романе «Лунная долина» («The Valley of the Moon», 1913). Этот роман — одна из самых неприятных для нас страниц в наследии Лондона.
