Роберт Стивенсон - Остров сокровищ (Пер. О. Григорьева)
— Редрут, — сказал я, прерывая чтение, — а ведь доктору Лайвесею не понравится то, что сквайр болтает везде об этом кладе!
— А почему бы ему и не болтать? — проворчал доезжачий. — Как знать, кто из них поступает лучше?
После этого замечания я стал читать уже без остановок:
«Блэндли сам разыскал „Испаньолу“ и сосватал ее мне за чистейший пустяк. Но в Бристоле многие предубеждены почему-то против Блэндли, уверяют даже, будто этот честнейший малый сделал все это из-за корысти и перепродал мне принадлежавшую ему „Испаньолу“ за страшно высокую цену. Но это уж слишком очевидная клевета. Все эти слухи не могут, конечно, умалить достоинств корабля. Остальное все идет как следует. Правда, рабочие на судне делали свое дело очень медленно, но теперь все это уже кончено. Что меня беспокоило — так это набор экипажа. Я хотел, чтобы было не меньше двадцати человек наслучай дикарей, разбойников, проклятых французов. С невероятным трудом удалось мне, наконец, набрать полдюжины, но затем милостивая судьба послала мне как раз такого человека, которого мне было надо. Нас свел с ним чистый случай: разговорившись с ним как-то на доках, я узнал, что он старый моряк, держит гостиницу для матросов и знает их всех до одного в Бристоле. Он сказал мне также, что здоровье его стало плохо с тех пор, как он живет на берегу, и что он желал бы отправиться в плавание в качестве корабельного повара; на док он пришел для того только, чтобы подышать морским соленым воздухом. Я был тронут его рассказом — это, наверное, подействовало бы точно так же и на вас, — и тут же из сострадания нанял его к нам на судно поваром. Его зовут Долговязым Джоном Сильвером, и у него нет одной ноги, но последнее может служить ему только прекрасной рекомендацией, так как он потерял ногу, сражаясь за родину под начальством знаменитого Гока. И он не получает пенсии, Лайвесей! Представить себе только, какое ужасное время мы переживаем! Судьба, видимо, благоприятствовала мне: найдя повара, я тем самым обеспечил себя и весь экипаж, так как мы с Сильвером шутя набрали в несколько дней целую компанию истинных матросов, правда, не очень-то привлекательных на вид, но зато отчаянных смельчаков, так что нам нечего бояться никаких нападений. Джон посоветовал мне даже отпустить двух из тех шести матросов, которых я набрал раньше: он моментально доказал мне, что они не годятся для моря и будут только тормозить дело. Я чувствую себя прекрасно, ем за четверых, сплю как убитый, но все же не могу дождаться той минуты, когда буду в море. Скорее бы отплыть! Я только и брежу морем и морскими приключениями! Не мешкайте, Лайвесей, не теряйте ни одного часа, если вам дорого мое спокойствие! Отпустите молодого Гаукинса повидаться с его матерью, пускай Редрут сопровождает его. А затем приезжайте немедля в Бристоль.
Джон Трелоней.
P.S. Я еще не сказал вам, что Блэндли (кстати, он собирается отправить вслед за нами судно, если мы не вернемся к концу августа) нашел отличного боцмана — правда, несколько несговорчивого, о чем я очень сожалею, но в остальных отношениях настоящий клад. А Джон Сильвер рекомендовал знающего штурмана по имени Арро. Наконец, у меня есть еще боцман, который играет на рожке. Итак, на нашей „Испаньоле“ все будет как на военном судне. Я забыл сказать вам, что Сильвер — человек со средствами: я узнал, что у него текущий счет в банке. Жена его остается хозяйничать в гостинице; она не белой расы, так что нам с вами ясно, что не одно здоровье побуждает Сильвера пускаться в морское путешествие.
P.S. Гаукинс может остаться на одну ночь у своей матери.
Дж. Т.»
Можете себе представить, в какое волнение я пришел после этого письма. Я совсем потерял голову от радости. Если я кого-нибудь ненавидел в моей жизни, так это старого Тома Редрута, который только и умел ворчать и жаловаться на судьбу. Многие из помощников его охотно поменялись бы с ним ролями, но желание сквайра было для всех законом, а сквайр хотел, чтобы меня сопровождал Редрут. Никому другому не позволялось ворчать постоянно, кроме Редрута.
На следующее утро мы отправились с ним в «Адмирал Бенбоу». Я нашел свою мать здоровой и довольной: со смертью капитана кончились ее заботы и неприятности, которые он так долго причинял ей. Сквайр велел исправить в доме все изъяны, выкрасить заново комнаты и вывеску и прибавить кое-что из мебели; в буфетной, между прочим, появилось прекрасное кресло, в котором могла отдыхать моя мать. Он отыскал и мальчика, который бы мог помогать ей в мое отсутствие. При виде последнего я в первый раз понял мое положение: до сих пор я думал только о тех приключениях, какие ожидали меня впереди, и совсем забыл про свой дом, который должен был оставить надолго. Но когда я увидел этого чужого мальчика, который должен был заменить мое место около матери, я в первый раз залился слезами. Боюсь, что он обязан мне тяжелыми минутами своей жизни: я видел промахи, которые он делал по неопытности, и имел тысячу случаев наставить его на путь истины, но не пользовался ими.
Прошла ночь, и на следующий день в послеобеденное время мы с Редрутом уже снова отправились в путь. Я попрощался с матерью и с заливом, на берегу которого жил с самого рождения, и с милой старой гостиницей «Адмирал Бенбоу», которая стала мне немного чуждой с тех пор, как ее выкрасили в новую краску. Вспомнился мне и капитан, как он разгуливал по берегу в своей шляпе набекрень, со шрамом на щеке и старой медной подзорной трубой. Но через минуту мы свернули за угол, и мой дом скрылся из виду.
Под вечер мы сели в почтовую карету. Меня втиснули между Редрутом и каким-то толстым старым джентльменом, и я, несмотря на быструю езду и холодный ночной воздух, проспал как барсук все станции. Когда я, наконец, проснулся от сильного толчка и открыл глаза, то увидел, что почтовая карета стоит перед большим домом на городской улице и что уже давно рассвело.
— Куда мы приехали? — спросил я.
— В Бристоль, — сказал Том. — Надо слезать!
Мистер Трелоней остановился в гостинице около доков, чтобы наблюдать за работами на его судне. Поэтому нам пришлось сделать пешком порядочный путь, но дорога, к моему величайшему удовольствию, шла по набережной, мимо массы всевозможных кораблей всех стран. На одном судне матросы пели за работой, на другом раскачивались высоко над моей головой на канатах, которые казались издали не толще паутинки. Хотя я всю жизнь провел на берегу моря, но мне казалось, точно теперь я вижу море в первый раз. В соленом воздухе стоял запах дегтя. Кругом виднелись старые матросы, побывавшие в разных морях; в ушах у них были серьги, и они прогуливались особой походкой, хвастливо раскачиваясь на ходу. Я так восхищался их видом, точно это были какие-нибудь принцы чистейшей крови. И мне предстояло самому пуститься в море на шхуне, с боцманом, который играл на рожке, и с матросами; затем отправиться на таинственный остров, чтобы отыскать погребенные в нем сокровища!
