Андрей Черетаев - Сибирский Робинзон
Я решил, что перейду реку и сделаю приблизительно пять тысяч шагов в сторону от реки, но пойду не прямо, а влево, наискосок. (В обычных условиях, по асфальту, пять тысяч шагов это около двух с половиной километров, но здесь, в лучшем случае, получилось бы не больше двух, а то и меньше.) Затем развернусь приблизительно на сто тридцать градусов и сделаю полторы тысячи шагов; после этого снова развернусь на те же градусы и выйду опять к реке, примерно в начальную точку. Вот такой был план.
«Хочешь, не хочешь, а идти надо», — подумал я, осторожно спускаясь к речке.
Около самой реки я нашел подходящую по длине и толщине палку. Обломил сучки — получился замечательный посох, достаточно крепкий и хорошо лежащий в руке.
«И с посохом я перешёл Иордан», — вспомнились мне библейские слова.
К моему счастью, быстрая горная речушка оказалась мелкой. Сильный поток был только в основном русле, а возле берега, на мелководье, вода бежала с меньшей скоростью. В ширину река была метров в десять, во многих местах оголялось галечное дно, а из темной воды выступали большие, обтесанные течением плоские камни.
Осторожно переступая с камня на камень и опираясь на посох, я сумел без особых затруднений перейти водную преграду, причем, не промочив ног. Усевшись на поваленную березу, я стал вытряхивать снег, забившийся в ботинки и под джинсы, предпочитая не думать о предстоящем променаде по заснеженной тайге. Я вытряхивал снег и тоскливо мечтал о московской жизни. И понесло же меня на край света…
Наконец я встал и осмотрелся. Лес просматривался на каких-нибудь сто метров. Дальше все было скрыто деревьями. Как я и предполагал, ровных участков в лесу не было. То тут, то там отчетливо виднелись поваленные деревья и ямы.
— Ну, вперед, — подбодрил я себя и сделал первый шаг.
В начале каждый шаг мне давался трудно, но, пройдя с сотню метров, я приноровился. Посох оказался незаменим, пару раз я запросто мог оступиться и, чем чёрт не шутит, опять покалечиться.
Посох вперед, затем шаг, снова посох. Я проваливался по колено, но шаг за шагом передвигался по лесу, иногда останавливаясь для отдыха. В таком случае, облокотившись на дерево, я рассматривал окружавшую меня тайгу. Ни птицы, ни зверя! Картина безрадостная. Одни молчаливые деревья, чьи верхушки раскачивал ветер. И снег. Снег был кругом, на земле, в воздухе, в ботинках и джинсах, за воротником.
Переведя дух, я вновь двигался дальше. Чтобы не сбиться со счета, я через каждые сто шагов ломал маленькую ветку и ждал, пока их не накопится десять. Собрав десять, выбрасывал и отламывал очередную ветку, но большую по размеру. Пятая жердочка означала начало моего первого поворота.
Честно говоря, пять тысяч шагов я так и не осилил. Я жутко устал, разболелась поясница, а ноги промокли и замерзли. Пройдя три тысячи шагов и сжимая в ладони три толстых ветки, я остановился около могучего дерева, единственной опоры, к которой мог прислониться, чтобы передохнуть. Дерево стояло в окружении других деревьев, поэтому здесь не чувствовался ветер, и снега было значительно меньше, а около самого ствола не было вовсе.
Голодные мысли были безрадостны и злы. Но особенно меня изводила зубная боль. Стоило холодному ветру попасть в рот, как обнаженные нервы острой болью, словно шпагами, пронизывали тело, заставляя стонать и морщиться; да и ноги, которые постоянно находились в холоде, вносили свою лепту в пытку. Чтобы хоть как-то заглушить боль, я постоянно громко стонал и подвывал.
«Прямо как поляк-интервент в костромском лесу, — думал я, — забрел в чёртовскую даль. Нечего и думать, что я пройду эти пять тысяч шагов. Еще максимум тысяча — и нужно будет поворачивать, иначе заблужусь в темноте… Я иду больше трех часов, а часа через два начнет темнеть… Замерзнуть в кромешной темноте! Нет уж! Вперед!.. Боже мой, да сколько же они будут ныть? Я, видать, умру не от холода и голода, а от зубной боли!»
Подкрепившись ромом, я пошел дальше, а, пройдя семьсот шагов, плюнул в сердцах и повернул, теперь мне следовало идти обратно, перпендикулярно реке.
«Надеюсь, я не промахнусь. Иначе уже ночью придется идти вдоль берега и искать свой «хвост», — подумал я.
Осмотревшись, я не увидел ничего нового, кроме снежного покрывала, пробитого серыми стволами деревьев. Вздохнув, я пошёл дальше. Я шёл, шёл, шёл и шёл.
Я так устал, что совсем потерял интерес к окружающей меня тайге, только изредка, для порядка, осматривался по сторонам, а большую часть оставшегося пути глядел себе под ноги. Мне уже не о чем не думалось, в голове было пусто, как в холодильнике перед зарплатой, я просто тупо брёл по лесу. И вдруг заметил небольшие следы на снегу. Совсем недавно, может быть, несколько минут назад, здесь пробежала зверушка. Я не следопыт, и почти ничего не помнил из зоологии, но после немногочисленных предположений и догадок я пришел к выводу, что этим зверем могла быть лиса. В общем-то, ничего незначащее событие, почему-то придало мне силы, и я уверенней продолжил свой путь.
Ближе к вечеру погода окончательно испортилась. Снег посыпал ещё сильнее, а ветер резко усилился, иногда его порывы были такими, что не было никакой возможности идти дальше и приходилось прятаться за каким-нибудь деревом. Начинался буран. Порывы ветра были не только очень сильными, но и коварными, напоминая ночного грабителя, неожиданно выскакивающего из темноты и бьющего по кумполу незадачливого прохожего. Не один раз ветер резко бил в грудь и валил меня в снег, он был такой сильный, что я не мог сразу встать, а моя плотная куртка начинала вздуваться, отчего я становился еще более неуклюжим, как надутая воздухом лягушка. Вдобавок ко всему снег постоянно налипал на лицо, забивая глаза и нос.
К моей радости оказалось, что я почти не ошибся в расчетах. Еще когда я переходил реку, заметил поваленную в воду березу, которая и послужила мне ориентиром.
Если бы можно было себя утешить только одной мыслью, что отрицательный результат тоже результат, то я был бы рад возвращению, однако сломанные зубы не давали покоя. От промозглого холода боль стала совсем нестерпимой, она буквально сводила меня с ума. Голод и усталость подхлестывали её. Одни испытывают тупую боль, другие — острую. У меня же было нечто невообразимое и жестокое.
Судьбе-злодейке было угодно сделать мне очередную подножку и дать испить до конца чашу сегодняшних испытаний. В полумраке переходя реку, я умудрился оступиться на камне. Ноги тут же разбежались в разные стороны, и я кувыркнулся прямехонько в воду. Хорошо, что упал на мелководье. Острая боль в поврежденной руке и ледяная вода, словно это вовсе не вода, а жгучая жидкость для выведения бородавок, заставили меня моментально выскочить, почти выпрыгнуть из реки. Отчаянный вой огласил тайгу. Выбравшись из воды, я из последних сил добрался до своей конуры.
