Юрий Иваниченко - Обреченный мост
Разведчики переглянулись.
– Это что за метаморфоза? – недовольно буркнул Войткевич, наконец дотянув до пояса шерстяную сырую сорочку.
– Главное, откуда? – исподлобья следя за тонкой фигуркой, задумчиво произнёс капитан Новик. – Не должно бы тут…
Из послевоенных архивов
Ни содействия, как, впрочем, и противодействия местного населения разведчики не ожидали. По свидетельствам редких беглецов с «той стороны», с октября месяца немцы, и без того расточительные в отношении «трудовых ресурсов», провели тотальную эвакуацию жителей из прифронтовой зоны, которой, по сути, стал весь без исключений Керченский полуостров.
Впрочем, эвакуация – термин статистический, для сухой, лишённой всяких эмоций, отчётности. На практике были повальные облавы и вывоз трудоспособного населения в Германию, и, конечно, расстрелы. По любому подозрению и безо всякого. За «излишки» продовольствия, за вражескую пропаганду, скрученную в козьей ножке, за связь с партизанами, отчётливо отдающую сыростью подземелий и заметной копотью на лице. Было даже, что в саду имени Сакко и Ванцетти почти всё лето провисело тело мальчика лет девяти, который был повешен за то, что сорвал с дерева абрикос.
Город как будто вымер. И даже «не как будто…»
А ведь ещё недавно в «Зимнем театре» ставила спектакли местная труппа, в «Летнем» крутили трофейную «Серенаду солнечной долины». Выходил «Вестник Керчи», были открыты двери церквей и археологического музея. Даже 1 Мая был объявлен оккупантами днём всенародного праздника, и отдел пропаганды при городской управе организовывал лекции для населения, убеждая, что Германия – Es ist самая культурная и цивилизованная в мире страна. Казалось, что трагическая участь, уже постигшая к тому времени 7000 евреев и прочий «неблагонадежный элемент» (совработники, заложники, военнопленные), минует «незапятнанных». Их не расстреляют в Багеровском рву, или на рудниках завода, или в Аджимушкайском карьере…
Накануне же неизбежной схватки, когда только четыре километра пролива разделяли эвакуированную с Тамани 17-ю армию Вермахта и войска Северо-Кавказского фронта, достаточно было просто оказаться на улицах города, чтобы тут же попасть на допрос в полевой комендатуре «Feldkommandantur 676 Kertsch»[15], в силу привычки называемой населением «гестапо». Или по меньшей мере в местной «Ortskommandantur»[16], которых в городе было три. По одной на район.
А уж невинная прогулка в районе дислоцирования береговой охраны означала незамедлительный расстрел. Но лишь в том «счастливом» случае, если невинность заблудшего не вызовет у патруля сомнений. Тогда счастливчик отделается просто пулей.
При освобождении Керчи в апреле 44-го из почти ста тысяч довоенного населения встречать освободителей вышло чуть более трёх сотен человек. Больше некому было…
No pasaran! No volarän[17] тоже
Хачариди и Боске
– Сколько у нас времени? – спросил Мигель на ухо партизанского минёра Алексея Сивенкова, заменившего погибшего Антонио Арбелоа, штатного сапёра «испанской» диверсионной группы.
Группы, от которой осталось только двое.
– И много и мало, – рассудительно ответствовал Сивенков, возясь со связкой толовых шашек под округлым боком цистерны, охваченной массивными цепями со скобами кронштейнов на концах.
– Это как?..
– А так, товарищ лейтенант, – Алексей остругал перочинным ножом картон с торца одной из шашек и продолжил, перекрикивая грохот колес и стук рельсов: – Был бы у меня часовой механизм, сейчас бы выставил минут пять – семь, сколько там осталось до станции, и всё, можно спрыгивать!..
– Это мы уже обсуждали, – поморщился Боске, сдвинув немецкую каску на затылок. – А так?
– А так нам придется держаться до самых последних секунд, – ответил вместо минёра Сергей, выглядывая в конец поезда из-за дубовых брусьев, подпиравших цистерну. – Сколько будет гореть метр-полтора бикфордова шнура, секунд десять? – уточнил он у Сивенкова.
– На таком ветру, может, и быстрее сгорит, – пожал тот плечами.
– Значит, так, – решительно поднялся на ноги Мигель и переправил «Шмайссер» из-за спины под руку. – Благодарю всех за помощь. Помощь была неоценима. Но это наше задание, нашей диверсионной группы, поэтому прошу всех остальных товарищей покинуть состав. И вот что ещё… – Лейтенант смущенно кашлянул и, тронув Хачариди за рукав шинели, добавил, склонившись к нему каской к каске: – Заберите с собой Родриго, пожалуйста.
Как у «везунка» Хачариди – неизменный адъютант Володька, у молодого лейтенанта имелся свой не то помощник, не то подопечный Родриго Виеске. Хотя, на взгляд Сергея, лейтенант и сам нуждался в присмотре, поскольку разницы в возрасте у рыцаря испанской революции со своим Санчо Панса практически не было.
Хачариди понимающе кивнул, но ответил неожиданно:
– Ребята заберут вашего парня. Я остаюсь с вами.
– В этом нет необходимости, – замотал головой Мигель.
– Теперь есть.
Не добавив ни слова, Сергей приткнул сложенные сошки «ZB» к дубовой опоре и, будто не целясь, дал короткую очередь в конец состава. Сухой треск словно бы тут же и снесло встречным ветром, – но его наверняка донесло до ушей транспортного караула на задней платформе.
– Что вы, чёрт возьми, делаете! – зашипел было лейтенант Боске, но тут же увидел, как всего за три цистерны до них кувыркнулась за леера ограждения серая фигурка, вспорхнув полами шинели, словно подстреленная ворона.
– Я останусь один! – закричал Боске, припав на одно колено. – Удержаться несколько секунд на цистерне несложно, гранат они не применят, побоятся. Я не дам им потушить шнур, пока…
– Пока живы будете, – оборвал его «Везунок». – А если вас не прикрыть, то продлится это недолго. Малахов! – кликнул он матроса, который даже теперь не нашёл в себе достаточно силы воли, чтобы запахнуть шинель, спрятав тельняшку, дырявую, как легендарное полковое знамя.
– Я остаюсь! – зло бросил Арсений через плечо, даже не услышав ещё новой команды.
– Остаёшься, – согласно кивнул Серёга Хачариди. – Остаёшься за старшего группы! Группа немедленно покидает состав! Головой отвечаешь, чтобы все живые и здоровые добрались до своих, ясно? Особенно за Родриго!
– Ясно, – нехотя протянул Малахов. – Но…
Не дожидаясь его возражений, Сергей Хачариди забросил пулемёт за спину и по стальным скобам на замасленном боку цистерны проворно исчез из поля зрения Малахова, поднявшись наверх.
Матрос исподлобья взглянул на оставшегося Мигеля Боске – в конце концов командовал операцией именно он.
– Подтверждаю, – положил лейтенант руку на плечо Арсения. – И это… Нас не дожидайтесь. Будем живы, сами доберёмся.
Керчь. Мыс «Змеиный». Район заводской пристани
Войткевич и Новик
Видимо, и у этого патруля береговой охраны не возникло сомнений, что Die Frau, оказавшаяся на диком пляже между причалом и зенитной батареей Люфтваффе, не является ни партизанкой-разведчицей, ни тем более русской парашютисткой. Так что судьба её решилась просто и даже как-то весело. А то такая смертельная скука – ни свет ни заря таскаться в промозглом тумане по берегу, продуваемому всеми ветрами.
Гортанные окрики приобрели охотничью весёлость загонщиков. Вязкость тумана прорезали два выстрела из «Маузера». Но, видимо, белые клочья, закурившиеся в зарослях камыша с первыми золотистыми просветами солнца, мешали толком прицелиться. Того и гляди, канет в ржавых дебрях юркая фигурка, – ищи потом, хоть выпаливай те камыши, как в прошлый раз, бензином.
«И вообще не слишком это интересно – стрелять, как в ярмарочном тире», – решил, видимо, старший патруля, детина с фельдфебельской звёздочкой на погоне.
Он добился внимания своего сослуживца – приземистой, с чёрными подпалинами, овчарки, истошно лаявшей с обрыва вниз, – и отстегнул карабин поводка.
– Zu nehmen!
…Комья мокрого песка летели из-под задников стоптанных калош; бурые концы распустившегося платка развевались за локтями, как грязные крылья безвозвратно павшего ангела. Теперь уже чересчур одомашненного и приземлённого, от небесного происхождения которого остались разве только слипшиеся перья когда-то белых локонов, бьющихся на спине и плечах. Девушка – теперь так можно было определить это несуразное существо – сломя голову бежала от бесшумной смерти. Бежала с бездонно расширенными глазами неуместной и нездешней синевы. Слишком ясной и светлой для свинцовой серости утра, в которое только умирать хорошо – уж так мало хорошего оно обещает. Бежала с перекошенным ртом и сердцем, которое приходилось держать прижатыми к груди кулачками, чтобы не вылетело хрипящим горлом…
Смерть стелилась за нею след в след, молча, не издавая ни звука, кроме равномерного хрипа разинутой пасти и ударов мягких лап по песку, со зловещей сосредоточенностью палача. Ничто, казалось, не могло отвлечь её от намеченной цели – тонкой шеи с серебристыми завитками пуха, видной в золотистом вихре волос и бахроме бурого старушечьего платка.
